Философское осмысление музыкального мышления Г.В. Свиридова (1915–1998) осложнено его особой историчностью. В нем интенсивно дают себя знать многочисленные жизненные перемены – опыт понимания мира, прошлого ХХ века, который в течение жизни композитора не раз радикальным образом уточнял свои ценностные предпочтения. При всей историчности, свиридовское музыкальное мышление повсюду проявляло себя исключительно личностно: откликаясь на разные культурно-исторические вызовы, оно оказывалось весьма устойчиво в аксиологическом отношении.

Исключительность этого мышления может быть предварительно описана в терминах метафизики национального, через обращение к категориям национального бытия, мировосприятия народа и национальной истории, духовного творчества и т. д. Эта метафизика имеет своим истоком русское религиозное самосознание или, точнее, традицию отечественной философской мысли, которая сделала это самосознание своим предметом. Но Свиридов никогда не принадлежал и не мог принадлежать к той когорте русских интеллектуалов, которые укреплялись в своем философском мышлении; он принадлежал к числу советских композиторов; его музыкальное мышление, уверенно самобытное, зрело отнюдь не в школе метафизических исследований. Г.В. Свиридов в философском отношении автодидакт; в его размышлениях трудно выделить собственно метафизическую доктрину.

На наш взгляд, исследование музыкального мышления Г.В. Свиридова требует уточнения именно ценностно-смысловых его начал – того экзистенциального выбора, через который прошел этот крупнейший музыкальный мыслитель, узнавший и высказавший немногое, существенное о многом. В музыке Г.В. Свиридова – терпкие гармонии, аскетичный, внятный язык. Эти гармонии дают себя знать и тогда, когда он трактует пушкинскую «Метель», или пишет сюиту «Время, вперед!»; и тогда, когда звонко возвещает, проповедует о «недистиллированной» Руси, богатой святыми подвижниками, духовными свершениями. О чем бы ни размышлял или повествовал Свиридов, он склонен держаться аскетических ценностных смыслов своего языка, который сам композитор осознает как язык принципиально неединственный, сосуществующий с другим, словесным началом в целостном опыте человеческой речи. «Я… причастен к слову (!!!), как началу начал, сокровенной сущности жизни и мира, – написал композитор в первой тетради своих дневников под заголовком «О критиках» <…> Наиболее действенным из искусств представляется мне синтез слова и музыки. Этим я занимаюсь» [14, с. 58].

Важнейшая, парадоксальная особенность исторической музыки Свиридова – ее «сверхисторичность»; ему привычно высказываться вглубь истории, приближаясь к тому «сверхисторическому» человеку, близость с которым обнаруживается в слове, особенно поэтическом, проникнутом музыкальным началом. Музыкальное мышление Свиридова «логосно», ориентировано на возобновление того музыкального подсознательного, которое, становясь яснее, чище, не портит слово – не посягает на него и не противостоит ему, а открывает ему новые направления.

Один из «духовных учеников» и последователей Г.В. Свиридова, композитор В.А. Гаврилин, называл его цезарем российской музыкальной поэзии, точно разгадавшим тайну поэтических текстов Пушкина, Тютчева, Лермонтова, Блока, Есенина, Прокофьева, Маяковского, Твардовского и гениально претворившим их поэтический мир в музыкальных звуках [6, с. 38]. Во многих свиридовских произведениях поэт выступает действующим лицом: и как конкретно-исторический персонаж, но чаще как символ искусства, голос эпохи, образ своего времени. Для Свиридова поэт – не просто «мастер литературного цеха», он – вещий голос народа, олицетворяющий его мысль и совесть. Поэтому композитор обращается только к настоящим, подлинно большим поэтам, раскрывшим в своем творчестве разные исторические эпохи родной земли, дух русского народа – труженика и страстотерпца, правдоискателя и свободолюбца, борца за волю и справедливость, несущего миру высокое «слово любви и дружбы», зовущего к «новым берегам» (М.П. Мусоргский) не только в творчестве, но и в жизни. В музыке Свиридова каждое поэтическое имя представлено группой произведений, что позволяет обозначить этапы его вокального творчества именами поэтов: пушкинский, прокофьевский, исаакяновский, бернсовский, есенинский, блоковский и т. д. Бережно воссоздавая индивидуальные черты разных поэтов (преимущественно русских и советских), Г.В. Свиридов, тем не менее, сближает их уже в процессе отбора, контролируемого пристрастием к определенному кругу образов, тем, сюжетов. Однако «окончательное превращение каждого поэта в «единомышленника совершается под воздействием музыки, властно вторгающейся в поэтический материал и преобразующей его в новое художественное произведение, в котором решающей оказывается индивидуальность композитора» [18, с. 71].

Действительно, Г.В. Свиридов умел «читать» поэзию и был чрезвычайно внимателен и чуток к творческому стилю того или иного автора. К каждому из них композитор находит свой ключ, исходя из индивидуальных, историко-национальных особенностей творчества каждого. И это обращение всегда являло творческое открытие, воплощение простоты и естественности выражения, глубокое и органичное слияние музыки и слова, в результате которого поэзия раскрывалась по-новому, звучала громче, полнее. Слово будто рождалось заново, приобретая новое звучание, все больше наполняясь истинным смыслом. Есть основание говорить об особом вкладе Г.В. Свиридова в разработку проблемы осмысления в музыке поэзии разных эпох и народов и введение в «правило» композиторского творчества создание камерно-вокальных и вокально-симфонических циклов преимущественно на основе поэтических текстов высокого достоинства. По оценке Л.В. Поляковой, «поэтическое и музыкальное соединилось в творчестве Свиридова весьма изысканно и тонко. Сплетение это рождает ни с чем несравнимые, не испытанные ранее ощущения <…> каждый маленький союз поэзии и музыки творит целый мир. Собранные вместе в цикл, эти миры образуют необъятную Вселенную, бесконечно разнообразную и сложную, но в то же время живущую по общим простым законам» [13, с. 72].

Г.В. Свиридов достойно развил и продолжил традицию «пластической интонации», (жест персонажа, манера говорить, речевая интонация, походка, мимика), приверженцами которой, как известно, были А.С. Даргомыжский и М.П. Мусоргский. И все эти внемузыкальные элементы приобретают в творчестве композитора музыкальные, «осмысленно-оправданные» свойства, поскольку подчиняются закономерностям музыки, которая нигде не теряет своей специфики, не поступается собственной образностью и художественной ценностью. Как показывает анализ, слово входит в них не в качестве дополнения и разъяснения собственно музыкального замысла, а как «самостоятельный и равноправный участник создания синтетического образа, как неотъемлемая сторона общей идеи произведения, которая является идеей музыкально-поэтической» [16, с. 287].

Соотношение слова и музыки в вокальных сочинениях Г.В. Свиридова приобретает различный характер: «певческая партия представляет собой речитатив «слово от поэта» – «Патетическая оратория» на стихи В. Маяковского; ариозное пение, промежуточное между речитативом и кантиленой («Разговор с товарищем Лениным»). Но более всего музыкально-поэтическая идея нашла отражение в песенности Свиридова, где она – и жанровая категория, и основа языка, и принцип образного обобщения. Равно как и М.П. Мусоргский, Свиридов ищет в ней «не отвлеченной кантилены, а «говорящей», «творимой говором» мелодии, обладающей при этом самостоятельной песенной образностью. Не удивительно, что в мелодиях композитора органично сливаются два начала: песенное и речевое, позволяющих музыке «говорить пением». Г.В. Свиридов феноменальным образом «выводит» музыку из живой, современной речи. Манеру речи, ее ритмику, темп, мелодические интонации он считает производными времени, а своими вокальными творениями убедительно подтверждает тезис «в этом кладезе – человеческой речи – таятся все сокровища музыки – и уже написанной, и будущей» [15]. Действительно, композитор широко использует выразительные возможности слова, речевой интонации, мастерски сочетая песенную гибкость и широту мелодии с точностью и психологической правдивостью декламации. Заслуживает внимания редкое умение композитора одним метким штрихом, одним характерным оборотом подчеркнуть в песенной фразе ключевое слово, не разрушая ее цельности, музыкальной логичности (изобразительно-ассоциативно, эмоционально, мелодическими, ритмическими, гармоническими средствами).

Музыка Г.В. Свиридова отличается редкой внутренней гармонией, страстной устремленностью к добру, правде, свету и одновременно ощущением трагизма, происходящего от глубокого понимания композитором величия и драматизма переживаемой эпохи. Утверждение в музыке гармонии внутреннего мира человеческой личности, в противовес хаосу мира, осознание высокого предназначения человека являются основой преодоления этого трагизма. Главный лейтмотив музыкальных полотен Г.В. Свиридова – формирование «человеческого в человеке», созидательного, деятельного начала в нем, духовно-нравственной сути, воли к жизни и организации социального пространства. Ввиду этого, музыка Г.В. Свиридова, бесспорно, занимает особое место в русском музыкальном искусстве, которое можно рассматривать не столько в виде рефлексии русской философии, сколько как проницательное личное понимание душевно-жизненных начал.

Св. Григорий Нисский сравнивал ум со смычком, который, касаясь одушевленных органов, музицирует, являя посредством их звуков сокровенные мысли [4, с. 26-27]. Говоря о звуке, святые отцы имели ввиду не просто осмысленный, говоря словами св. Иоанна Дамаскина, «знаменательный», но очеловеченный звук. В соответствии с святоотеческой традицией, в языке «звук представляет собой тело, а значение – душу звука» [1, с. 402]. Эта полнота святоотеческого опыта, о которой постепенно узнавал Г.В. Свиридов, рано проявилась в его собственном творческом опыте.

Высшее в иерархии духовных ценностей для Свиридова – Слово, как незаменимое по своей определенности выражение мысли. Вне мысли, ее глубокого духовного содержания нет для композитора и музыки. Ввиду этого вполне обоснованным представляется особое внимание художника к вокально-симфоническому жанру и утверждению своим творчеством тезиса о том, что «Союз симфонически масштабной музыки с пламенным поэтическим словом как нельзя лучше помогает выразить большие идеи, отвечающие духу нашей жизни» [15]. Музыка Свиридова, разумеется, из России: но не столько России умозрительной, философствующей, сколько из России словущей. Музыкант и композитор огромного национально-самобытного масштаба и дарования, Свиридов развивает в себе такое философско-эмоциональное видение мира, которое позволяет ему сделать слушателя соучастником ясного речевого действия, вовлекает его в переживание ясности подлинной речи, которая не затемняет какой бы то ни было ум, а подбадривает и зовет к размышлению и собственному высказыванию.

В записи «О главном для меня» Г.В. Свиридов говорит о главном призвании художника: по мере своих сил служить раскрытию Истины Мира, которая может быть заключена в синтезе Слова и Музыки. «На своих волнах (бессознательного) она (музыка) несет Слово и раскрывает его сокровенный смысл. Слово же несет в себе Мысль о Мире (оно предназначено для выражения Мысли). Музыка же несет Чувство, Ощущение, Душу этого мира. Вместе – они выражают (могут выразить) Истину мира» [14, с. 160-161]. Идеалом сочетания слова и музыки Г.В. Свиридов по праву считал подлинную народную песню, где словесное и музыкальное начала являют собой синкретическое единство.

Музыкальное мышление Г.В. Свиридова обращено к идее единения, всеобщей сопричастности к идеям «мелоса» (мелодическое, песенное начало в музыке) и «логоса» (мысль, разум), которые возвысились до вершин настоящей философии исповедального слова. Во многом именно по этой причине исследователи ищут истинный философский смысл в музыке композитора (инструментальной, вокальной: песни, романсы, вокальные циклы, кантаты, оратории, хоровые произведения), в которой органично соединились его удивительное чувство стиха, глубина постижения поэзии, богатое мелодическое дарование. В музыке Г.В. Свиридова духовная мощь и философская глубина поэзии выражаются в мелодиях пронзительной, кристальной ясности, в богатстве оркестровых красок, в оригинальной ладовой структуре.

В свиридовском музыкальном мышлении обнаруживаются онтологические соответствия отечественной философской мысли. По утверждению А.Ф. Лосева, ядром и смысловым центром русской музыкальной философии является удивительное возвышение «мелоса» и «логоса», в результате чего последний обретает иной вектор развития, иное значение, меняя даже пространство. Такую музыку Лосев наделяет способностью бороться с обыденностью и указывать личности направление ее духовного восхождения (в качестве такого совершенного образца философ называет оперу «Снегурочка» Н.А. Римского-Корсакова, где «мелос» достиг ипостаси «логоса»). В большинстве музыкальных произведений Г.В. Свиридова произошло удивительное соединение рационально-логического и мелосно-иррационального в особое возвышенное единство; его музыка отчетливо целостна.

Специфика человеческого слова, уникальность человеческого слова состоит в том, что его звук значим. Слово есть осмысленный звук и озвученный смысл. Соединение смысла со звуком исследователи сравнивают с тайной соединения души и тела [8, с. 29]. И эта тайна требует сопричастности и соучастия более всего в поэтическом слове, где связь звука и смысла выявлена наиболее ярко, где «слова, сплетенные … своими звуками, сближаются и сплетаются также и смыслами или частью своих смыслов…» [3, с. 110]. Для творчества Г.В. Свиридова, безусловно, особое значение имели поэтические тексты, обладающие наивысшей степенью перформативности (прежде всего литургические тексты), а также произведения авторов, наделенных пророческими чертами, подчинившими свое творчество и всю грядущую русскую литературу голосу правды и совести, подвижнически служивших своим искусством народу. Свиридову была важна «действовательная сила» (Святитель Григорий Богослов) текста, образный мир которого способен воздействовать на человека и изменить к лучшему его «движение души». Именно высокое, благородное движение души более всего ценил Г.В. Свиридов в поэзии, вкладывая в это понятие сокровенные мысли о ценности человеческой жизни, миссии человека на земле, роли музыки и искусства в духовном воспроизводстве нации. Композитор удивительным образом умел соединить воедино два великих искусства – поэзию и музыку, где слово и звук совершенно раскованы, независимы друг от друга и вместе с тем предельно соподчинены. И это не подбор подходящих мотивов на подходящие стихи, а «музыка, выплавленная из поэзии» [11, с. 25], где «общее неотрывно от личного, а личное – от общего, судьбы героя и народа сливаются, и объективное повествование неизменно проникнуто субъективностью раздумий о жизни, о природе, о человеке [16, с. 142].

Сила, что лежит «в глубине» музыкального языка Г.В. Свиридова, – энергия, порождающая осмысленное течение мысли и членораздельное ее изречение, – обнаруживает себя в мелодике языка, в его музыке, где мелодия есть символ души Божественной или Человеческой; «мелодия есть поток силы… живая энергия…процесс развития напряжения внутри нас» [10, с. 35-36, 41]; искусство интонируемого смысла, поток «тонового напряжения», который Б.В. Асафьев называл интонацией [2, с. 163-276].

Интонационно-речевой контур языка, формируемый его акцентно-силовыми структурами, – «это как раз та, почти единственная область, в которой музыка не только встречается с поэтическим языком и приспосабливается к нему <…> более того подражает ему» [10, с. 94]. Именно поэтому для Свиридова в поэзии было важно слово, извлекающее из сокровенного потока «внутреннего речения» автора истину, «несокрытость» [17, с. 135], а музыка впоследствии приобрела способность направлять течение мысли, помогать осмыслению текста, логосной смысловой энергии, поскольку «в пении участвуют твой дух и твой ум», – говорил святитель Василий Великий. Аналогичной точки зрения придерживался Свиридов, утверждая, что музыка на своих волнах бессознательного несет Слово и раскрывает сокровенный тайный смысл этого Слова [14, с. 58].

Пожалуй, верным будет сказать, что свиридовское музыкальное мышление драматургично: это мышление, которое обосновывает себя и вновь возникает в продуктивном сопоставлении образов и звуков, событийно «укрупняется» и удерживается в отчетливых ладовых порядках и высвобождается интонационно. Мышление это никогда не действует само по себе; оно всегда является событием в общем зримом единстве речевых действий – жизненных поступков, которые совершают люди, стремясь остаться собою и стать лучше себя, освободиться от речевой суеты, в т. ч. и музыкальных суетных обременений. Эта драматургия мышления символически чистого и не замкнутого на себе, не изобретающего, а мыслящего всерьез свое жизненное предназначение, не может завершиться с уходом Г.В. Свиридова. У этого искреннего мышления не может не быть своего будущего.