Связь Гегеля с Выготским и другими творцами культурно-исторической психологии обычно рисуется в свете оказанных им влияний логико-методологического характера (см., например, Blunden, 2019: 267-271). Я постараюсь обосновать более радикальный тезис: Гегель является истинным родоначальником культурно-исторической психологии. Ее краеугольный камень был заложен в «Феноменологии духа». Формирование человеческой психики изображается здесь как процесс усвоения содержимого мировой культуры, а предметы культуры оказываются, выражаясь словами Маркса, «чувственно представшей перед нами человеческой психологией» (Маркс, 1956: 594). В этом взгляде – вся суть культурно-исторической психологии. Его полностью разделяет Выготский и все без исключения его соратники и последователи.

Вопрос в том, какое конкретно здание Гегель возвел на этом фундаменте, как он воспользовался указанным принципом. Его психологическая теория, как мы увидим, не всегда последовательно выдерживает культурно-историческую установку и страдает известной спекулятивностью (не в гегелевском возвышенно-диалектическом смысле слова, а в смысле абстрактности – неизбежной для философских размышлений о предметах, требующих специального исследования массы фактического материала). Тем не менее, то была первая попытка создания культурно-исторической теории человеческой психики, «субъективного духа».

Гегель хорошо видел связь феноменологии духа, логики и психологии. В «Феноменологии» имеется раздел о связи логических и психологических законов мышления. Сфера действия психологических законов очерчивается как «мир индивида», или «для-себя-самого-бытие [мышления], принцип индивидуальности, и в своей реальности – действующее сознание» (Гегель, 2000: 156). При этом индивидуальность мыслится как «мир, ей принадлежащий (ihrige); она сама есть круг своего действования» (Гегель, 2000: 158). Этот круг действования – не что иное как усваиваемая индивидом порция мировой культуры – исторически сформировавшегося «объективного духа». Таким образом, «мир индивида» представляет собой частицу мира культуры.

Включение культурно-исторической проблематики в науку о душевной жизни стало фундаментальной новацией. Отсюда «есть пошла» культурно-историческая психология.

О традиционной психологии, изучавшей «каждый оттенок характера», Гегель не самого высокого мнения. По «бедности представления о духе» вся прежняя «утонченная психология» (нескрываемая ирония) недалеко ушла от френологии, определяющей характер по шишкам и впадинам на черепной коробке.

В третьем томе «Энциклопедии философских наук» (1817) мы видим секцию «В. Феноменология духа», причем здесь сохраняется генеральная структура «Феноменологии» 1807 года: сознание – самосознание – разум – дух. «Дух» перемещается в отдельную секцию «Психология», оккупируя ее целиком (теоретический дух – практический дух – свободный дух). Но и вся проблематика предыдущей секции «А. Антропология» – о душе природной, чувствующей и действительной – также, несомненно, относится к области психологии. Речь там идет о природных душевных задатках, ощущениях, сновидениях, разного рода психических патологиях и пр.

Феноменологическая психология у Гегеля составляет лишь ступеньку лестницы самопознания духа, необходимый этап на пути к Логике – ибо индивидуальный мир есть фрагмент и особое выражение мира всеобщего. Личность представляет собой кристаллизованную в «душе» индивида историю мировой культуры.

Отсюда – прямая дорога к определению личности как «ансамбля общественных отношений», обитающего и действующего в теле особи homo sapiens. Из записных книжек Выготского: «Что такое человек? Для Гегеля – логический субъект. Для Павлова – сома, организм. Для нас – социальная личность = совокупность общественных отношений, воплощенная в индивиде» (Выготский, 2005: 1027).

Что касается идеи общественной природы человеческого сознания, первым ее высказал материалист Гельвеций. Он утверждал, что все человеческое в индивиде (все его «высшие психологические функции», как сказал бы Выготский) воспитывается общественной средой, в которую он попадает с момента своего рождения; его формируют «условия нашей жизни, сочетающиеся на тысячи ладов в различных кругах общества» (Гельвеций, 1974: 214).

Гегель так далеко зайти не отважился. В его «Философии духа» (§ 395) сказано, что талант и гениальность – это дары природы: они относятся к натуре, или природным задаткам (die natürlichen Anlagen), «в противоположность тому, чем стал человек благодаря своей собственной деятельности» (Гегель, 1977: 74). Гельвеций подобных уступок «натуралистам» не допускал. Человеческие дарования – дети «нужды и интереса», а не подачки матушки-природы или Господа Бога.

У нас нет оснований полагать, что Выготский почерпнул замысел культурно-исторической психологии непосредственно в трудах Гегеля. Неизвестно, насколько Выготский их вообще знал. Он не цитировал Гегеля напрямую (в отличие, например, от Спинозы, цитируемого обильно и регулярно), но постоянно привлекал Ленина и Энгельса в качестве экспертов-толкователей гегелевской философии.

Земляком и близким другом Выготского был Б.Г. Столпнер, в 1929 году приступивший к переводу собрания сочинений Гегеля. По воспоминаниям дочери Выготского Гиты, «обычно они подолгу беседовали о чем-то, совсем мне непонятном» (Выготская, Лифанова, 1996: 192-193) (ну а что может быть непонятнее Гегеля?). Среди его университетских наставников был Г.Г. Шпет, чьей прощальной акцией в философии станет перевод «Феноменологии духа». Юный Выготский посещал семинар Шпета по этнической психологии – под этой вывеской тот занимался критикой «психологизма» в теории познания, по примеру Гуссерля.

В 1920-е годы у «попов марксистского прихода» вошло в привычку свысока ругать Гегеля за идеализм. «Об этом воробьи кричат с крыш», – с досадой замечает Выготский. – К вершинам, на которые взбиралась гегелевская мысль, «нельзя долететь, но надо дойти, хромая» (Выготский, 1982: 336). Слепец не видит тут ничего, кроме идеалистической хромоты – не разумеет, «что Гегель, хромая, шел к правде».

Максимального влияния гегелевская диалектика достигает в «инструментальной психологии» Выготского конца 20-х годов. Ключевая роль здесь отводится категории опосредствования, причем в этой связи прямо называется имя Гегеля. В инструментально-знаковом опосредствовании всех без исключения высших психических функций, равно как и внешних общественных отношений, Выготский усматривает специфику отношения человека к миру и к самому себе. Знаки выполняют функцию психологических орудий, при помощи которых личность возделывает собственную психику (изменяя восприятие, память, эмоции и прочие свои естественные функции), стимулируют и структурируют поведение, свое и чужое. В этом овладении собой и внешней природой при помощи искусственных орудий, «стимулов-средств», и состоит, по Выготскому, природа человека разумного – гегелевская «хитрость разума».

«Снятие» – еще одна категория философии Гегеля, постоянно фигурирующая в работах Выготского. «“…Снятое же […] есть некое опосредствованное” (Гегель, 2017: 87) (“ein Aufgehobenes dagegen ist ein Vermitteltes”)», – говорится в «Науке логики»; далее разъясняется, что слово «снятие» противоречиво, оно имеет двоякий смысл: сохранение и устранение. Выготский в этой связи замечает, что точно такой же смысл имеет русское слово «схоронить»: спрятать и уничтожить.

«Истинный смысл идеализма» («и смысл великий!» – прибавляет в скобках Выготский) заключается «в учении о свободе, содержащейся в самом элементарном понятии... В понятии уже заключена вся свобода, как в клеточке весь организм» (Записные книжки…, 2018: 175). С открытия центральной роли понятий в психологическом освобождении личности начиналась «вершинная психология» Выготского, которую он не успел изложить. Мы можем судить о ней лишь по эскизам в записных книжках и заметках на случайных листках бумаги...

Наследники дела Выготского А.Н. Леонтьев и Э.В. Ильенков поставят во главу угла понятие предметной деятельности, труда – констатируя, вслед за молодым Марксом, что именно Гегель первый «ухватил сущность труда». Но если у Гегеля практика – всего лишь этап саморазвития духа, то в марксистской психологии она образует фундамент культуры и, соответственно, должна стать фундаментом культурно-исторической психологии.