Вышедшую в свет в 1952 году работу Эрика Фёгелина «Новая наука политики. Введение» сложно было назвать новой в 2021 году, когда состоялось ее издание на русском. Дискуссия Фёгелина с Ханной Арендт, Гансом Кельзеном и Лео Штраусом, развернувшаяся по выходе книги, также оставила открытым вопрос о ее новизне; в частности, Кельзен писал об «очень старой науке» политики уже в 1953 году (Kelsen, 2004). И тем не менее, в русском переводе 2021 года автор назван «одним из самых глубоких и оригинальных политических философов XX века» (Прокопенко, 2021: 5). Мы предлагаем сформулировать вопрос о новизне идей «Новой науки политики», а значит, об их значимости сегодня, допуская, что новизна состоит не в одновременности идей и их рефлексии, а в их значимости для открытия истины о мире здесь и сейчас.

При такой установке нужно отдавать отчет в том, что она может не коррелировать с популярностью. По крайней мере, Э. Фёгелина нельзя назвать хорошо известным русскоязычному читателю. Из многотомного наследия первый перевод состоялся в 1973 году. Это была работа «О Гегеле (исследование чародейства)» в переводе Н.А. Твердохлебова. Вторым стал в 1997 году в серии «Антология мировой политической мысли» в переводе К. Аршина небольшой текст «Политическая теория и паттерн всеобщей истории». Следующий перевод К. Колкуновой рецензии Э. Фёгелина на работу Л. Штрауса «О тирании». В.В. Прокопенко в подробном обзоре библиографии Фёгелина упоминает также несколько фрагментов различных работ на русском языке, которыми русские переводы и ограничиваются (Прокопенко, 2021: 12-13).

Выраженную некоторыми авторами надежду на рост известности Фёгелина после издания «Новой науки политики» можно назвать оправданной лишь отчасти, поскольку отзывы на нее, по большей части, ограничиваются несколькими рецензиями, например, А. Павлова (Павлов, 2021) или В.В. Прокопенко и В.М. Камнева (Прокопенко, Камнев, 2021). Среди других публикаций, также немногочисленных, стоит упомянуть статьи А. Чернявской и Д. Маштакова (Чернявская, Маштаков 2015), Н.Ф. Жирнова (Жирнов, 2014), Т.А. Дмитриева (Дмитриев, 2022).

Позволим себе предположить, что новизна идей Фёгелина не была актуализирована «… внезапным крушением государственного социализма в Восточной Германии, Восточной Европе и Советском Союзе в конце 1980-х ‑ начале 1990-х годов» (Чернявская, Маштаков, 2015: 182), по крайней мере, для российского читателя и отечественной мысли. И «критика новых левых и сложившаяся определенность в интерпретации модерна» (Чернявская, Маштаков, 2015: 182), так же, как и идеи реинтерпретации политической философии через идеи теологии, не стали актуальны. Добавим, сделав еще одно предположение, что это продолжалось до момента не просто переосмысления модерна, а вплоть до современной ситуации столкновения с определенной версией модерна.

Рассматриваемые в таком ракурсе идеи Э. Фёгелина приобретают актуальную новизну только сейчас, поскольку им совершенно определенно называется точка пересечения исторического движения России, современности или модерности, а также борьбы с Западом. Это письмо монаха Филофея дьяку Михаилу Григорьевичу Мисюрю-Мунехину и Василию III. Мы приведем значительно меньшую цитату из этого письма, чем это сделал Фёгелин, а именно, напомним достаточно известную фразу: «Так знай, боголюбец и христолюбец, что все христианские царства пришли к концу и сошлись в едином царстве нашего государя, согласно пророческим книгам, это и есть римское царство: ибо два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать» (Послания старца Филофея, 1997). Фёгелину она нужна для обоснования своей теории представительства. Но если рассматривать обращение к этой идее о Москве – третьем Риме как отправную точку анализа, обострить ее, исходя из современной борьбы за современность (А. Чадаев), то «Новая наука политики» становится именно новой.

Идеологема Москвы как третьего Рима, по Фёгелину, иллюстрирует две модели представительства власти, а также идею борьбы Запада и России, прежде всего, борьбы за трактовку мира. Этот второй аспект для Фёгелина перифериен. Важнее очертить диспозицию сложного комплекса идей представительства: «Трансцендентально Россия отличалась от всех западных наций как имперская представительница христианской истины, и посредством социальной реартикуляции, из которой возник царь как экзистенциальный представитель институтов по образцу западных национальных государств» (Фёгелин, 2021: 252). И далее Фёгелин приводит слова Наполеона о наличии в мире только двух наций, России и Запада.

Для Фёгелина движение от политической мысли от Античности до современности, попавшее в ловушку сциентизма, увлеченности опытным знанием под влиянием гностицизма, ведет к очевидности кризиса самого политического знания. Интерпретация его идей исходя из противостояния России и Запада как двух моделей мира и мировосприятия, разных конфигураций представительства власти и ее организации, ставит на первое место в теории Фёгелина не историю идей, а методологию. Последняя в тезисном изложении достаточно проста. Человек в своем историческом бытии, организованном и упорядоченном, не ждет внешнего теоретического осмысления, а интерпретирует себя посредством выработки системы символов. Символизация, с одной стороны, позволяет людям осознать себя как целое, с другой стороны, осмыслить существующий опыт множества людей (Фёгелин, 2021: 110-113). Это соединение общего и частного, их примирение в мире символической реальности длится и составляет историческое самопонимание, которое предшествует теоретической рефлексии.

При этом общество всегда есть политическое общество, поскольку являет собой «космион» как нечто упорядоченное и находящееся внутри себя в отношениях зависимости и подчиненности. Соответственно, общества имеют определенную структуру власти, «которая позволяла бы его определенным членам – властелину, правительству, государю, суверену, магистрату и т. п. согласно характерной для каждой эпохи терминологии – рассчитывать на привычное подчинение своим распорядительным актам. А эти акты должны служить экзистенциальным потребностям общества, таким как защита королевства и отправление правосудия…» (Фёгелин, 2021: 126). Исторический процесс существования систем организации и порядка Фёгелин называет артикуляцией общества. Артикуляция приводит к появлению людей, которые способны «действовать от имени общества, и действия этих людей вменяются не персонально им, но обществу в целом…» (Фёгелин, 2021: 126). То есть, представительство основано на принятии обществом действий конкретного лица как общих действий.

Историческим примером такой артикуляции является власть короля, что находит отражение в удачной аналогии человеческой телесности (Канторович, 2015). Дальнейшая динамика артикуляции ведет через рост представительности к представлению каждого в едином сообществе под названием народ: «…по мере того как артикуляция распространяется по всему обществу, его представитель также подвергнется расширению, пока не достигнет предела, когда состав общества будет артикулирован вплоть до последнего индивидуума, и, соответственно, общество станет представлять само себя» (Фёгелин, 2021: 131). Отметим, что представлять совершенно определенным образом, устанавливая исторически конкретные отношения представительства, которые наряду с экзистенциальными, укоренными в непосредственной жизнедеятельности, могут иметь также теоретические основания.

Фёгелин по этому поводу пишет, что следует различать истину экзистенциальную и теоретическую: «…понадобится провести различие между тем вариантом, когда общество представлено его артикулированными представителями, и тем, когда само общество становится представителем чего-то, находящегося за его пределами: трансцендентальной реальности» (Фёгелин, 2021: 153). Примеров такого представительства чрезвычайно много, и исторически первыми для Фёгелина являются древние империи, от китайских до европейских. Все они основаны на идее власти как поддержании порядка, установленного некоторой божественной сущностью. Диспозиция артикуляции существенно усложняется с возникновением христианства, которое дополняет типологию истины ее «сотериологическим вариантом». Собственно, этот тип истины, чрезвычайно сложный, основанный на ожидании спасения и вечной жизни, приводит к феномену секуляризации и развитию сциентизма, трактуемого как тупиковое увлечение опытным знанием.

Отметим, что в оценке секуляризации как феномена, зародившегося в самом христианстве, Фёгелин не одинок. Ч. Тейлор также трактует секуляризацию как сдвиг в самом христианстве (Тейлор, 2017). И если христианство постепенно «сжимало» само себя, освобождая сферы жизнедеятельности, то они наполнялись в том числе под влиянием желания не только верить, но также знать. Сначала знать о возможности спасения, после узнавать его в явлениях мира, пока сам этот мир не вышел на первый план. Гностицизм в этой истории артикуляции стал формой конвертации сложного религиозного опыта в опыт более простой и зримый: «Гностические идеи одержали победу над неуверенностью веры, покинув трансцендентность и наделив человека и его чисто земное поле деятельности смыслом эсхатологического осуществления… Сверхъестественная (spiritual) сила души, которая в христианстве направлялась на освящение жизни, теперь могла прилагаться к более привлекательному, понятному и прежде всего гораздо более легкому созиданию земного рая» (Фёгелин, 2021: 272).

Развивая эту идею далее, Фёгелин выводит из установки гностицизма эмпиризм, который скрывает свое собственное религиозное основание в опыте, и опыте религиозном. Отметим еще раз, что в силу своей сложности изначальный «проект» представительства, основанный на религиозном опыте, потерпел неудачу, по крайней мере, в эпоху модерна и господства сциентизма. В главе «Конец модерна» Фёгелин пишет, что сциентизм не утратил своей экспансивности и вестернизация еще далека от завершения. Это также можно прочесть в контексте современного противостояния. Борьба за современность продолжается, и Фёгелин также указывает на возможность, скрытую и подавляемую альтернативу, которая основана на неустранимости трансцендентности как таковой: «Закрытие души в современном гностицизме способно подавить как истину души, так и опыты, манифестирующие себя в философии и христианстве, но не в силах устранить душу и ее трансцендентность из структуры реальности» (Фёгелин, 2021: 324). Фёгелин в последующем вопросе о том, что будет итогом подавления, осторожно относится к прогнозу, но предрекает войну. По прошествии семидесяти лет мы можем говорить не только об актуальности его идей, но и точности прогноза. «Гностическая политика» привела к войне; остается ожидать ее конца и победы традиции – с той существенной оговоркой, что надежда Фёгелина на традицию западную себя исчерпала.