Вопросы как основа явления потенциала познания

«…Зачем идут не по одной дороге подобье и прообраз? Мысль вокруг витает и нуждается в подмоге…»[1]. Метафорический смысл этой строфы «Божественной комедии» Данте Алигьери необычайно соотносится c материалом настоящих рассуждений. Научно-технический прогресс (НТП), казалось бы, несомненное достижение человеческой цивилизации последних тысячелетий. При этом считается, что в его основе первостепенное значение имела наука (по крайней мере, в сложившемся в ХХ в. понимании этого термина). Однако какова аксиология НТП и науки? Насколько полно их взаимодействие? Какова его эффективность? Насколько НТП соотносится с преобразованием гуманистических принципов общества? Каков итог их влияния на личность? Все это лишь в некотором роде риторические вопросы, являющиеся следствием преимущественно схоластических рассуждений. Ответы на них могли бы, наверное, во многом стать корнем и основанием истинного познания мира и эпохальным этапом развития общества и реализации дельфийской максимы «Temet nosce».

В то же время невозможность достижения этого результата очевидна не только исходя из релятивистического принципа, но и сущности фаллибилизма. Остается надеяться, что иным образом обстоит дело с размышлениями над перспективой повышения результативности самой науки. Насколько эффективно использовались и используются сегодня интеллектуальные ресурсы? Можно ли считать фактически получаемый результат высокопродуктивным? В чем заключается незадействованный потенциал?

«Духовность» личности и масштаб ее мировоззрения

Невероятным представляется дать дантовский (исчерпывающий по глубине и детализации) охват этого вопроса. Однако даже исторически фрагментированный объективный анализ некоторых этапов развития науки и структуры личности и духа формировавших ее исполинов отражает ряд истинных закономерностей величайших открытий. Их масштаб напрямую соотносится с более чем «космическим» масштабом имманентных мировоззренческих взглядов (пусть даже, как сегодня очевидно, в ряде случаев несправедливых (ошибочных)). Расчет размера Ада и роста Люцифера основателем экспериментальной физики Галилео Галилеем[2] не уменьшает его гений, а составление «рецептов» производства гомункулуса[3] не умаляет заслуг прагматика Парацельса в области материалистичной медицины.

Но почему в те времена были масштабы мысли шире и глубже, чем сегодня (по крайней мере, среди среднестатистического человека ученого)? Что утрачено? Ответ: истинное, глубокое, религиозное воззрение. Да, пусть в ряде случаев еретическое мистическое представление о мире. Например, тот же Парацельс называл себя атеистом и убежденно стоял на позициях антропоцентризма. Но он искренно полагал, что все в мире проникнуто таинственным «археем» (духом) и был апологетом панпсихизма.

Вторая половина ХIХ в. и ХХ в. в подавляющем большинстве «просвещенных» стран явились временем расцвета атеизма, материализма и нигилизма. Часто считают, что подобная «объективизация» взглядов на мир заключает в себе основу стремительного роста научно-технического прогресса. Но так ли это в действительности? Все «движители» науки тех лет, сохраняли если не ортодоксальные и вселенские религиозные (прежде всего христианские) воззрения, то уж пантеистические взгляды после глубокого (как им казалось) изучения религий и богословия. Необоснованно редко и лишь мимолетом принято говорить, например, что один из основателей математического анализа, теории вероятностей и автор основного закона гидростатики Блез Паскаль был очень религиозен, а пережив мистическое озарение в 31 год, все силы решил отдать защите веры и до конца дней оставался верен своему «Мемориалу» (Паскаль, 2016).

Рене Декарт – «революционер» науки, утверждающий «Cogito, ergo sum», выводит доказательства реальности бытия Бога (Декарт, 1994). А насколько циничным является приписывание Чарльзу Дарвину фразы «человек произошел от обезьяны»?! За свою долгую жизнь автор эволюционной теории отметился неоднозначными высказываниями по ряду вопросов в области теологии, которую он подробно изучал в Кембридже, желая стать пастором. Однако и его «Происхождение видов» (Дарвин, 2016) не мешало ему не быть атеистом. Он никогда не отрицал существование Бога. Называя себя агностиком, был полностью согласен с теологическими аргументами английского философа Уильяма Пейли, объясняющего адаптацию живых организмов реализацией замысла Божьего посредством законов природы (Поленый, 2018: 95-106). А есть ли противоречие в том, что автор «Теории Большого взрыва» и «Модели расширения Вселенной», общепринятых сегодня в космологии, описывающих процессы рождения вселенной из сингулярности, был не просто глубоко верующим человеком, но священником (Deprit, 1984: 363-392)?! Не теологическая ли просвещенность и связанная с ней глубина и широта мысли позволили Жоржу Леметру (автору «Первые три слова Бога») дать «Самое красивое объяснение Сотворения мира»[4]?!

Противопоставление науки и религии наиболее остро проявилось в католицизме. Хотя еще в XIII веке Фома Аквинский указывал на отсутствие противоречий разума и веры, но его слова были искажены и толковались впоследствии ангажированными служителями церкви противным образом и инквизицией (Фома Аквинский, 2005). Для ортодоксального христианства подобного (по крайней мере, убиквитарного) противопоставления веры и знаний никогда не было. Напротив, православная святоотеческая литература благодатно усыпана высказываниями о ценности размышлений в духе «Без размышления нет добродетели»[5]: «Нет ничего более ценного, чем познание, ибо познание есть свет разумной души» (Иоанн Дамаскин); «Орган зрения телесного – глаза, орган зрения душевного – ум… Душа, не имеющая благого ума и доброй жизни, слепа… Глаз видит видимое, а ум постигает невидимое» (Антоний Великий); «…Не должно унижать ученость, как рассуждают об этом некоторые; а напротив, надобно признать глупыми и невеждами тех, которые, придерживаясь такого мнения, желали бы всех видеть подобными себе, чтобы в общем недостатке скрыть свой собственный недостаток и избежать обличения в невежестве…» (Григорий Богослов); «Вера Христова не во вражде с истинным знанием, потому что не в союзе с невежеством» (Святитель Филарет) (Цветник духовный, 2020) и др.

Релятивистский принцип в науке и вера

Наиболее часто религиозные воззрения, в первую очередь авраамические, отвергаются вследствие «непонятности» и необъяснимости их догм для логики антропоморфного мозга. Силлогистика в рамках теорий дедуктивных рассуждений и аргументации (то есть ни формальная, ни диалектическая, ни другие виды логики) не способны формализовать понимание Святой Троицы (Символа Веры), Ветхозаветной Троицы, или как Всемогущий Бог дал распять своего Сына, а по сути Себя, и прочее, и прочее. При этом сомнений о корпускулярно-волновом дуализме, квазичастицах, черных дырах и многих других понятиях и объектах современной науки обычно не возникает – ведь об этом в школьных учебниках написано.

Однако это не менее абстрактные понятия. Многие постулаты выведены из экспериментов, способных лишь косвенно доказать те или иные знания, а зачастую лишь предположить наличие определенных феноменов. Достаточно ознакомиться со спорами и аргументами Альберта Эйнштейна и Нильса Бора в рамках их дискуссии о квантовой механике (Кумар, 2015). Причем, до сих пор нет понимания, кто же из них был прав.

А теории относительности (сначала специальная, а потом и общая теория относительности) как пример «релятивистской физики» – разве они укладываются в понимание, по крайней мере, большинства людей?! По ряду аспектов пространственно-временных свойств физических процессов также до сих пор нет единого мнения среди специалистов (Суворов, 1979: 28-39). А теории Курта Гёделя о неполноте в арифметике? Казалось бы, в арифметике-то что может быть не логичного? И как возможно нарушение аксиом самой арифметики? Оказывается, вполне: «…непротиворечивость арифметики нельзя доказать, исходя из самих аксиом арифметики, если только арифметика не является на самом деле противоречивой» (Проблемы Гильберта, 1969: 83-91)[6].

При рассмотрении религии и «высокой науки» таким образом проглядывается некая аналогия, по крайней мере, в «инструменте» достижения результата. Что все-таки приводит людей к истинному служению Богу? – должна просто «снизойти благодать». А что позволяет человеческому мозгу в нарушение логики и аксиоматического метода совершать «безумные» открытия? – в первую очередь, интуитивное прозрение! Да основанное на огромных знаниях (точно по Луи Пастеру: «…случай благоволит умам подготовленных…» (Debré, 1994)), но все-таки интуитивное прозрение. Это точно отражено в высказывании Анри Пуанкаре: «Интуиция – есть орудие изобретательства») (Пуанкаре, 1989: 205-218). А схождение той самой благодати Божьей – это ли не интуитивное прозрение?! Именно религиозные воззрения, изучение Писания и святоотеческой литературы могут (конечно, при достаточном усердии и только у «избранных») открыть способность находить путь к прозрению, думать «нелогично» – в нарушение существующих аксиом и законов. И как следствие, возможно предлагать действительно перспективные теории на основе «безумных» гипотез, ведь если верить Нильсу Бору, хорошая теория должна быть достаточно безумной.

Размышления о Всевышнем и поиск ответов на вопросы в области богословия помимо прочего «обучают» мозг в высшей степени абстрагироваться от любых «земных» ограничений и методов размышлений и создавать качественно новое без накопления количества до «критической массы». Даже философия в отрыве от религии не способна давать подобного результата (хотя высокую философию и оторвать от религиозных воззрений вряд ли возможно). До какой же степени в таком случае допустимо следовать «безумию» и/или релятивистическому принципу, сохраняя эвристичность? Границы иррациональности в данном случае, опять же, может указать только интуиция, или – «насколько это угодно Богу».

Следует попробовать взглянуть на науку и религию также с иной стороны и привести иную аналогию, но уже исходя из «инструментов» научного исследования. Науку в таком случае следует сравнить с «микроскопом». Можно самым детальным образом (на субмолекулярном уровне, на уровне элементарных частиц и кварков) изучить объект, но даст ли это полное представление о нем? Если этот объект просто больше, чем помещается под «микроскоп»? Даст ли, например, изучение под микроскопом условного слона исчерпывающее представление о нем? Конечно, нет. Такой объект – это не только клеточные элементы и внутриклеточные структуры. Это и его физиология, поведение и прочее. Ведь «большое видится на расстоянии». Так и религия позволяет взглянуть на проблему максимально «издалека», а от того и более естественно и целостно.

А. Эйнштейн был убежден, что «наука, искусство и религия – три ветви одного дерева…» (Einstein, 1967). Да, лишь синтез этих трех начал способен дать максимально полную картину мира и приблизиться к единой цели науки и религии – познанию себя как основанию всякой благостыни. «Ибо только с верой в свое бессмертие человек постигает всю разумную цель свою на земле» (Достоевский, 1994: 390-391). И религия в этом – самый действенный истинный помощник, ведь «малое количество знаний удаляет от Бога, большие знания приближают к Нему»[7] (Сахарова, 2018: 130-138), и лишь «с первым глотком из сосуда естествознания исследователь делается атеистом, хотя на дне его ожидает Бог»[8].

«Нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду»

Абсолютизация «материалистичности» науки, ее искусственная ограниченность и примитивизация, следующая за рациональностью, «аксиоматическим методом», «банальной» логикой, «евклидовой геометрией», не способна дать новых знаний уровня Декарта, Паскаля, Ньютона, Лобачевского, Римана, Эйнштейна, Гёделя, Леметра и прочих истых гениев, чувствующих «замысел Божий». Знаний столь «безумных», какими они становились и при жизни их первооткрывателей, и во многом остаются таковыми сегодня. Гениальные идеи рождаются из неизведанного, но приводят к необычному. Иначе наука будет реализовываться по Федору Михайловичу: «...А между тем это был ведь человек умнейший и даровитейший, человек, так сказать, даже науки, хотя, впрочем, в науке… ну, одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего. Но ведь с людьми науки у нас на Руси это сплошь да рядом случается» (Достоевский, 2021: 4).