Данная работа является продолжением предпринятого нами исследования в области сравнительной типологии образов животных в сербском и русском фольклоре и посвящена народному восприятию образа медведя. В продолжение рассматриваемой нами темы сравнительной типологии образов животных в сербском и русском фольклоре[1] внимание обращается на народное восприятие медведя. Как и в случае с образом волка, народные представления о медведе в значительной степени зависят от места животного в совокупности связей с человеком и его бытом. В системе славянских поверий, в частности сербских и русских, медведь, как и волк, по отношению к человеку занимает отдаленную позицию (в соответствии с бинарной оппозицией «близко-далеко»), наряду с другими дикими животными. Исследователь сербских народных поверий Любинко Раденкович отмечает, что с точки зрения человека, «самое близкое из диких животных – волк, а самое отдаленное – медведь», однако из всех животных именно у медведя больше всего антропоморфных характеристик (Раденковић, 1996: 88). Это обстоятельство обусловливает широту и богатство символического образа медведя в фольклоре, который, хотя и сложился в эпоху относительной общности славянских языков, тем не менее в ходе длительного периода их обособленного развития приобрел определенные различия, на что мы хотели бы обратить внимание в данной работе.

Человекоподобие медведя способствовало развитию многих разнообразных сюжетов обращения медведя в человека и наоборот, а также послужило основой предположения об их общем происхождении (см.: Мифы народов мира..., 2008: 650; Фасмер, 1986: 212). Поэтому фундаментальную роль в народном восприятии медведя стали играть те его атрибуты, которые, собственно, и отличают его от человека. Прежде всего, это шкура, а также челюсти и когти, а в качестве амулетов – череп, кости и зубы. С этой атрибутикой связано множество ритуалов, среди которых центральное место отводится ритуалу медвежьей охоты, предположительно, послужившему основой всех последующих мифопоэтических образов этого животного в сербской и русской традициях (см.: Мифы народов мира..., 2008: 650). Символическое ряженье человека в медведя, изначально связанное с ритуалом охоты, со временем приобрело более богатую семантику, отражающую целый комплекс народных представлений.

Эти представления в первую очередь связаны с представлением о медведе как сильном и опасном звере. Больше всего как сербских, так и русских фразеологизмов и идиом указывает на восприятие человеком крупного животного Европы как злого, сильного и опасного зверя, которого охотникам и другим животным одолеть трудно.

В сербском языке: «Јак (снажан) као медвед» (Оташевић, 2012: 491) / рус. сильный как медведь (так говорят о каком-то человеке); «Пала мува на медведа» (Оташевић, 2012: 491) и «Пала муха на међеда» (Караџић, 1965: 231) / рус. упала муха на медведя (когда происходит что-то незначительное). Фразеологическое значение в данном примере развивается через связывание двух явлений, которые по своей величине полностью противоположны – муха слишком маленькая и незаметная в сопоставлении с медведем[2].

В русском языке: «Не балуйся с медведем – задавит» (Мокиенко, 2010: 524); «Медведь дожидает того, как бы содрать кожу с кого» (Мокиенко, 2010: 525); «Кобыла с медведем тягалась, да один хвост да грива остались» (Даль); «Хороша на медведе шуба, да когти востры» (Мокиенко, 2010: 524); «Пуганный медведем и пня боится» (Мокиенко, 2010: 524); «Медведи – плохие соседи» (Мокиенко, 2010: 524); «Раненый медведь – опасный зверь» (Мокиенко, 2010: 526). С силой медведя связаны, как нам кажется, и «алкогольные» выражения: «медведь» – кофе с ромом или водкой; «медведь» (ж.-д.) – проводник вагона со спиртным; «медведя побороть» – выпить большую кружку вина. И не всегда медведь виноват, если съедает домашнее животное или нападает на человека: «Виноват медведь, что корову съел, а не права и корова, что за поля ходила; Ешь, медведь, попа и барина, оба ненадобны» (Мокиенко, 2010: 525).

Сербская пословица Зло је звијере међед! / рус. злой зверь медведь! произошла от рассказа, в котором человек гулял по горе с евангелием и читал: «“Наделяю вас властью наступить на змею и скорпиона и на любую силу лукавого”. В этот момент через дорогу появился медведь, человек побежал за ним и ударил его. Тогда медведь повернулся, схватил человека и стал его бить. К счастью, по этой дороге проходили люди и вырвали человека из медвежьих лап. Когда человек выздоровел, он опять взял евангелие и, прочитав тот стих, сказал: “Но не сказал: на медведя, значит, – я виноват”» (Оташевић, 2012: 115).

Часть фразеологизмов подчеркивает и бессмысленность огромной силы медведя. Чаще всего данные фразеологизмы употребляются, чтобы описать состояние человека: «Бира као међед гњиле крушке» (Оташевић, 2012: 56) / рус. выбирает, как медведь гнилые груши. У Оташевича (Оташевић, 2012: 410) встречаем среди примеров выражений со значением «очень много, в огромном количестве»: Као гњилих крушака / рус. Как гнилых груш; Док су међеда навукли на крушке, отргли му уши, а док су га свукли са крушака, отргли му и реп (см.: Оташевић, 2012: 96) / рус. пока медведя приучали к грушам, вырвали ему уши, а когда отучали от груш, вырвали и хвост. Русские фразеологизмы в этом значении разнообразны: «Гоняется, как медведь за воробьями / Ловить, как медведь перепелку; Медведь дуги гнул, да запрягать не во что; Правит, как медведь в лесу дуги гнет(гнет – не парит, а переломит – не тужит); Врасплох и медведь труслив; И большой медведь от малого комара страдает; И медведь в неволе пляшет; И медведь теленком бывает; Медведь силен, да люди его ловят; Медведь силен, да на цепи его водят; Силен медведь, а на его шкуре спят; Силен медведь, да в болоте лежит; Падёт на медведя желудь, и он рыкнет, а как целый дуб – и он не мигнет» (Мокиенко, 2010: 524-526).

Когда в Сербии хотят сказать, что человеку необходимо отдохнуть, то употребляют выражение: «И међед низ крушку слазећи почива, а камо ли чоек од посла да не почине» (Караџић, 1965: 124) / рус. и медведь отдыхает после того как он слез с груши, поэтому и человеку после работы нужно отдохнуть. В сербском языке медведь также упоминается в контексте невозможности разделить малое на равные части. Об этом говорит сербская пословица «Једна крушка на десет међеда» (Караџић, 1965: 131) / рус. одна груша на десять медведей.

Символическая роль медведя как властелина всех зверей и леса, своеобразной пограничной территории между мирами, способствовала его отождествлению с силой, представляющей угрозу как для человека, так и для нечисти: «С медведем дружись, а за топор / ружье держись» (Мокиенко, 2010: 524). В сербском языке аналогичное выражение «Ићи/доћи мечки на рупу» (Оташевић, 2012: 499) / рус. идти/прийти к берлоге медведицы также означает опасность от зверя, но употребляется для состояния человека, когда он в беде, либо ему предстоит опасность, либо он в каком-нибудь затруднительном положении. Такое восприятие медведя во многом связано с его непредсказуемостью: русская пословица «В медведе думы много, а вон нейдет» (Мокиенко, 2010: 524) говорит о непредсказуемости поведения медведя и о его скрытности. Этот зверь для человека непонятен и оттого еще более страшен. Для обозначения людей, которые раннее попадали в опасную ситуацию, используется выражение «Кого медведь драл, тот и пня боится» (Мокиенко, 2010: 525). В синонимичном сербском выражении для описания аналогичной ситуации вместо медведя используется пара змея-ящерица – Кога су змије уједале и гуштера се плаши / рус. кого змеи кусали, тот и ящерицы боится.

Фразеология отмечает медведя и отдельно от силы. Русские поговорки: «Медведь неуклюж, да дюж» (Мокиенко, 2010: 525); «И медведь теленком бывает» (Зимин, 1996). В Сербии в разговорном языке автомобиль Мерседес называют Мечка / рус. медведица именно из-за его представительного вида и большого размера. Также в сербском языке есть фразеологизм «Родити мечку» (Оташевић, 2012: 499) / рус. породить медведицу, и он означает сделать что-либо с большим мучением и усилием. Когда кто-то преувеличивает события и вещи, в русском языке употребляется выражение «делать из мухи слона». В сербском языке в эквивалентном выражении употребляется пара муха-медведь: «Правити од муве медведа» (Оташевић, 2012: 491) / рус. делать из мухи медведя.

И в русском, и в сербском языке есть стереотип о неуклюжести медведя. Люди, наверное, должны были заметить, что медведь несколько обделен ловкостью, чтобы побороть страх перед ним. В сербском языке: Мечка / рус. медведица – неуклюжий и крупный человек; (Ићи) као мечка / рус. (ходить) как медведь – грубо, неуклюже. В русском языке про неуклюжего и неповоротливого человека шутливо говорят: «медведь»; «поворотлив, что медведь»; «медведь (слон) на ухо наступил» – когда у человека нет музыкального слуха. В серб. медвеђа услуга / рус. медвежья услуга — неуклюжая помощь в чем-то, принесшая вместо добра зло и огорчение. Словосочетание распространилось в связи с написанной в 1807 году басней И.А. Крылова «Пустынник и медведь», рассказывающей о медведе, убившем камнем спящего друга при попытке отогнать сидящую на его лбу муху. Хотя в басне этого фразеологизма нет, но именно в этом ее смысл. «Удар так ловок был, что череп врозь раздался, И Мишин друг лежать надолго там остался!». Этот сюжет не нов: французский баснописец ХVII века Ж. де Лафонтен ту же мысль провел в басне «Медведь и садовник», а фразеологизм «медвежья услуга» вошел во многие европейские языки.

С образом медведя в славянской традиции издавна ассоциируется нечистая сила, ему отводится главенствующая роль в лесах, в силу чего нередки сюжеты, в которых медведь выступает самим лешим или его родным братом (см.: Славянские древности..., 2004: 212). Ведущая роль среди лесных зверей в представлениях народа могла повлиять на отождествление медведя с неким хозяином леса, напрямую связанным с языческим богом Велесом/Волосом, что отражено непосредственно в поверьях восточных славян (см.: Иванов, 1974: 46). Л. Раденкович как раз в этом видит причину табуирования названия медведя, так как «Волос – это всего лишь ипостась более древнего индоевропейского бога мертвых Велеса» (Раденковић, 1996: 89). Такое предположение подтверждает и тот факт, что табуирование названия медведя характерно и для других индоевропейских языков, ср.: англ. «bear» и нем. «Bar» – по признаку «бурый», др.-греч. «άρκτος», лат. «ursus» и др.-инд. «rksa» – по признакам «всклокоченности», «косматости» (Мифы народов мира…, 2008: 651). Что касается самого названия «медведь», М. Фасмер приводит интересную этимологическую связь этого существительного с др.-инд. «madhuvád» в значении «едящий сладкое», что с учетом исторических процессов в разных славянских языках – «укр. медвíдь, ведмíдь, цслав. медвѣдь м. греч. άρκτος, болг. медве́д, сербохорв. мѐдвјед, словен. médvẹd, чеш. medvěd, nedvěd, польск. niedźwiedź, диал. miedźwiedz, в.-луж. mjedwjédź, н.-луж. mjadwjeź» (Фасмер, 1986: 589), – может послужить доказательством возможного заимствования славянскими языками уже табуированного названия животного.

В связи с такой этимологией названия животного можно говорить об еще одной характеристике, отраженной преимущественно в русском языке, – о прожорливости. О прожорливости медведя свидетельствуют множество выражений: «Когда волк будет овцой, медведь садоводником, свинья огородником; Медведь быка дерет: и тот ревет, и тот ревет – кто кого дерет, сам черт не разберет; Бык с медведем тягались, голова да хвост его остались. / Корова с медведем тягалась: остались рога да копыта» (Мокиенко, 2010: 524-525). И даже: «Медведь по корове съедает, да голоден бывает (а кура по зерну клюет, да сыта живет)» (Мокиенко, 2010: 525). Конечно, подчеркивается и то, что он зимой в спячке не ест ничего: «Медведь лежа целую зиму не ест, а на весну целую корову трескает; Медведь по корове жрет, а всю зиму лапу сосет» (Мокиенко, 2010:525). В сербском языке мы нашли только одно выражение о прожорливости медведя: Једе као мечка / рус. Ест как медведица.

Символическая связь с владыкой нижнего мира стала основой, на которой строился многозначный, иногда амбивалентный образ медведя в фольклоре восточных и южных славян. Очередной пласт семантики раскрывается на примерах вторичного табуирования названия медведя, на этот раз мотивированного отсылкой не к языческому богу, а к народному быту. Например, медведя в русском фольклоре могли обозначать следующим образом: «он, сам, хозяин, дедушко, овсяник, маська, черный зверь, куцый, мохнач, косматый черт, старый, костоправ, ломака, косолапый, бирюк, сергачский барин <…>, Миша, Мишук, Михайло Иваныч Топтыгин, Потапыч, медведица Аксинья, Матрёна», а в сербском народном творчестве: «тета, она, она несрећа, она ала» (Славянские древности… 2014: 214). Эти новые представления о медведе в основном складывались в эпоху средневековья и отражали влияние разных систем ценностей, с которыми сталкивались славянские народы. В частности, медведь начал восприниматься как символ здоровья, силы и плодородия, его появление или использование его атрибутов в ритуалах могло, по народным представлениям, устрашать нечистую силу и тем самым охранять скот, имущество и жизнь человека, а также снимать порчу с него. Последнее напрямую связано с народным восприятием болезней как одушевленных явлений – воплощений нечистой силы из потустороннего мира.

С другой стороны, представления о медведе как угрозе для нечистой силы способствовали тому, что и среди сербов, и среди русских во многих фольклорных жанрах и поверьях появляются сюжеты, в которых излечение от болезней требует использования медвежьих амулетов, чаще всего когтей или шерсти, иногда черепа (см.: Ђорђевић, 1958: 258; Фасмер, 1986: 212-214).

Для восточных славян, в частности для русских, медведь стал мощным символом плодородия, что чаще всего отражается в свадебном ритуале, обрядах любовной магии и лечения бесплодия (см.: Славянские древности… 2014: 213). У сербов такая символика в основном связана с сюжетом нападения медведя на женщину, чтобы увести ее к себе и сожительствовать с нею (ibidem). Такие представления могли повлиять на отождествление медведя в средневековой христианской традиции с греховной телесной природой человека, своеобразным символом плотского искушения, нередко связанным с библейской историей об Адаме и Еве.

Немало поверий сербского и русского народов относительно медведя связано и с календарным фольклором. Сербы считают, что медведь выходит из берлоги на праздник Сретение (который отмечается 15 февраля[3]) и, если видит свою тень, возвращается в берлогу и продолжает спать еще шесть недель. У русских пробуждение медведя связывают с Благовещением (7 апреля) или с Васильевым днем (4 апреля), а в берлогу он уходит на Воздвижение (27 сентября). Особое место выделено медведю в календарном фольклоре южных славян, где в день Св. Саввы (27 января) или Св. Прокопия (21 июля) отмечаются так называемые «медвежьи дни» с целью защиты от этого зверя. В данном случае отчетливо перекликаются образы волка и медведя, так как указанная традиция соответствует «волчьим дням», имеющим почти такую же цель. О связи этих образов свидетельствует и вариант знаменитой пословицы из словаря Даля: «Работа не медведь (не волк), в лес не убежит» (Даль).

На фольклорный образ медведя значительное влияние оказали библейские тексты и христианская богослужебная литература. В этих текстах, насыщенных богатой символикой в плане интерпретации сравнительных характеристик человека и зверей, медведь связан с сатаной. Влияние христианства приносит в сербскую и русскую народные традиции новые сюжеты, в которых мотив обращения человека в медведя получает смысл наказания за грехи, совершенные против Христа и его учения (см.: Славянские древности… 2014: 211). Достаточно большую распространенность среди восточных славян получили поверья о медведях-оборотнях, колдунах, которые могли принимать облик медведя. Человеческое происхождение медведя подтверждалось в народном восприятии и тем наблюдением, что собака и на него, и на человека лает одинаково, а также особенностями его поведения по отношению к потомству, способностями плясать, радоваться, есть сладкое и т. п.

Танец медведя, несомненно связанный с уже упомянутым ритуалом медвежьей охоты, у сербов оставил значительный след во фразеологии. В танцах медведя сербский язык увидел два дополнительных значения: а) Предвестие беды. В сербском языке есть выражение: «Игра мечка пред чичином кућом, доћи ће и пред нашу» (Караџић, 1965: 118) / рус. танцует медведь перед дядиным домом, придет и к нашему. Значит оно, что что-то плохое должно непременно произойти. Это высказывание употребляется, когда кто-то радуется чужой беде, и напоминает, что и с ним может произойти то же самое. б) Предостережение. Существует сербская пословица: «Играј, играј међеде, што наиграш то тебе» (Караџић, 1965: 118) / рус. танцуй, танцуй, медведь. Что натанцуешь, забирай себе. Так можно сказать человеку, который делает какое-либо зло.

Заставить медведя танцевать также считалось своеобразной победой, подчинением человеком этого опасного зверя, проявлением его уязвимости. В русском языке наблюдаем фразеологизмы, свидетельствующие о том, что и этого опасного зверя можно приручить, что он уязвим, несмотря на его размеры: «И медведя покоряют: И медведя прогневить – так в ноги кланяется; Не хочет медведь плясать, да губу дерут (да за губу теребят); Медведь силен, да люди его ловят» (Мокиенко, 2010: 525-526). В сербском языке мы выделили в этом контексте всего один фразеологизм: «За невољу и медвед играти научи» (Караџић, 1965) / рус. в неволе и медведь научится танцевать. Но в данном случае фразеология уделяет внимание медведю как зрелищу. Тут дело в развлечении и подчинении медведя воле человека, выставлении его на всеобщее обозрение и триумф человека над медведем. Это также призвано помочь побороть страх перед диким зверем. В русском языке примеры тому: «И медведя бьют, да учат; И медведя люди учат; Медведь лег – игра стала; Медведь пал – игры только; Медведь пляшет, а поводырь (цыган) деньги берет» (Мокиенко, 2010: 525-526). Если не очень получается заставить медведя танцевать, то говорят в оправдание: «Медведь-то новый, да поводильщик-то старый» (Мокиенко, 2010: 525).

В русском языке есть выражение «делить шкуру неубитого медведя» и пословицы «не убив медведя, шкуру не продают; неубитого медведя шкуры не делят; не убив медведя, кожи не дерут» (Мокиенко, 2010:526), а в сербском – синонимичное выражение будет со словом заяц: «Гради ражањ, а зец у шуми» (Караџић, 1965: 80) / рус. строит мангал, а заяц в лесу.

Встречаются русские выражения, отмечающие склонность медведя к одиночному образу жизни: «два медведя в одной берлоге не живут» (не уживутся / не улягутся); «живет один, как медведь в берлоге» (как бирюк). В сербском языке в таких выражениях употребляется волк: «сам као вук у шуми. / рус. один как волк в лесу. Также об одиночестве медведя свидетельствует и то, что он бывает в зимней спячке, а поэтому он считается лунным животным и ассоциируется с периодически исчезающей и вновь появляющейся Луной.

На популярном в Сербии сайте (Vukajlija) мы нашли и сербские разговорные выражения со словом мечка / рус. медведица. Приведем некоторые из них: «Не чачкај мечку» / рус. не трогай медведицу (в значении – не лезь на рожон, не призывай беды); «мечка» – самое большое унижение в дворовом баскетболе, когда вы настолько сильнее противника, что при счете 7:0 игра заканчивается, так как дальше играть бессмысленно; «мечка» – идеальный брачный партнер, который раздерет тебя на куски в течение нескольких минут и не будет тебя мучить на протяжение всей жизни; «мечка» – контрабас (этот термин используется, в основном, в терминологии джаза и джазовых выступлений); «мечка» (в жаргоне фотографов) узкая тень, которая остается на стене или какой-либо поверхности из-за вспышки; Јел’ игра (бела) мечка? / рус. разве медведь танцует? Так говорят, когда кто-то внимательно смотрит (прищуривается) за событием или самим человеком; «мечка» – универсальное название для любой плюшевой игрушки, указывает на лохматость медведя. В русском языке таких выражении много: «Брови, что медведь лежат, густые; На медведя глядели – пряжа космата; Тот же медведь, да в другой шерсти» (Мокиенко, 2010: 524-526).

В целом можно прийти к выводу, что на фольклорный образ медведя в сербской и русской традициях ключевое влияние оказал его антропоморфный облик и символическое значение его места в пространственной системе ценностей славянской культуры. Основные отличия в восприятии медведя у сербов и русских связаны с ареалом его обитания и влиянием на жизнь народа. Можно предположить, что образ медведя играл более важную роль в восточнославянском фольклоре, тогда как в южнославянской традиции, в частности у сербов, это положение занимал волк. Также можно отметить, что в сербском фольклоре гораздо чаще используется существительное мечка – рус. медведица, что может служить признаком более выраженной связи с женским началом в восприятии этого зверя среди сербов.