В промежутке между началом XX века и Второй мировой войной под влиянием самых разных европейских философов и науки в целом в сербском сообществе текла активная и разнообразная теоретико-философская жизнь. Милош Джурич, окружение Бранислава Петрониевича (K. Атанасиевич и Н. Попович), Д. Стоянович, Неделькович, Ристич, Тасич, Митринович – вот только некоторые из имен философов, активно работавших в тот период (а в отдельных случаях и позднее), которые намечали и прокладывали путь сербской философской мысли. В этом многообразии выделяется Владимир Дворникович (1888–1956), чьи работы имеют исключительное значение как для сербской философии, так и для сербской культуры в целом. Однако, к сожалению, этот ученый недостаточно знаком современной широкой общественности и недостаточно признан большей частью академического сообщества.

Научные интересы Дворниковича охватывают широкий спектр тем, а его наследие включает 472 работы, содержание которых не может быть всесторонне рассмотрено и описано в рамках одной статьи. Этот автор досконально знал всех релевантных мыслителей-теоретиков, интеллектуальные тенденции своего времени и критически их переосмысливал. В своем анализе он использовал междисциплинарный подход и даже «полевые» исследования. Он был первым из сербских писателей-философов, кто дал серьезную классификацию современной европейской и сербской философии. Он познакомил сербское философское сообщество с отдельными философами из других славянских стран; он же, с другой стороны, читал лекции и писал о сербских культурных событиях в Европе[1]. Но кроме всего этого, Дворникович на протяжении долгого времени проводил обширные и детальные исследования психологии южных славян и особенностей их характера, в результате чего появился труд «Психология южнославянской меланхолии» (1925), работа «Борьба идей» (1937) и самое его фундаментальное сочинение «Характерология южных славян» (1939). Мы можем сказать, что это последнее произведение – значительный вклад в сербскую философию, а также в развитие народного самосознания и в обсуждение вопроса о национальной идентичности.

Значение и роль «Характерологии южных славян» невозможно адекватно понять вне широкого контекста идей Дворниковича, прежде всего, идей философии жизни и идеи Югославии, которые он активно проповедовал и которые обусловили для него необходимость создания фундаментальных основ аутентичной философии и культуры южных славян. Находясь под влиянием философии жизни В. Дильтея, а в некоторой степени и иррационализма Ницше, Дворникович считал, что в качестве основы философии необходимо рассматривать не абстракции, а саму жизнь [6, с. 265-266][2]. Взаимосвязь эта была разрушена в европейской культуре из-за варварского доминирования технико-технологического аспекта над гуманитарным – Дворникович видел в этом главную причину того, что Европа его времени находилась в кризисе. Этот кризис автор понимал не только как интеллектуальный, но также как этический и духовный. Возможность выхода из состояния упадка он связывал со славянами, так как считал, что доминантами их этноса (в отличие от романо-германского) являются обостренное чувство справедливости (правдолюбие), вообще чувства, и интуиция. Однако для осуществления этой возможности необходима была аутентичная национальная культура отдельных славянских народов и единство общей славянской мысли. По Дворниковичу, мышление определяется психологией народа – как, например, на основе греческой психологии формировалась греческая философия или немецкая психология определила немецкую философию, – так и сербская психология должна определять сербскую философию.

Идея определяющего значения психологии в формировании мировоззрения взята из практики психоанализа; отсюда же и идея о том, что на фундаменте определенной психологии, типичной для отдельной территории или народа, создается соответствующая философия. Дворникович как член Сербского общества психоанализа был знаком с идеями Фрейда и говорил о том, что национальная философия является продуктом психологии и идентичности народа. Эта точка зрения базируется на подходе, основывающемся на применении типологического метода и психогенетической процедуры, который еще в 1918 году был представлен Дворниковичем в книге «Die beiden Grundtypen des Philosophierens», а в 30-е годы оформился окончательно. Дворникович, движимый идеей необходимости создания аутентичной южнославянской культуры, как и М. Джурич и Д. Митринович, был сторонником так называемой югославской ориентации[3] и верил, что сербскому народу нужна собственная аутентичная философия. Поскольку такой южнославянской (как и сербской) философии не существует, то необходимо ее создать на жизненных началах, под которыми понимается всё, от биологической формы жизни (так называемый биотип или раса), психологического типа, климатических и исторических условий жизни, национальной литературы и искусства (например, музыка и эпос, которым уделяется много внимания не только в «Характерологии») до материальной культуры, т.е. народного костюма, орнамента, предметов резьбы по дереву или по металлу, фольклора и т.д. Дворникович не обходит вниманием и гегелевских «выдающихся личностей», т.е. политических деятелей и деятелей искусства, которых, однако, выбирает и анализирует на основе того, в какой мере и каким образом они воплощают в себе типичные характеристики психологии народа и этноса. Влияние В. Дильтея тут неоспоримо, но неоспоримо и то, что Дворникович пошел дальше немецкого философа, интегрировав в свои «основные взгляды» опыт Фрейда и Юнга о филогенетической наследственности и архетипах коллективного бессознательного, а также работы Йована Цвийича и множество материалов по этнологии и искусству, которые он изучал invivo. С его точки зрения, все это было необходимо для создания аутентичной южнославянской философии. Поэтому стала нужна «Характерология южных славян», которая объединяет базовые исследования психологии и жизни сербского народа и которая представляет основу для философской надстройки.

Философия, конечно, всегда претендует на то, чтобы быть универсальной мыслью. Однако довольно долго многие известные авторы настаивали на том, что она – исключительная привилегия иудейско-христианской цивилизации. Фактом является то, что и европейский, и заокеанский Запад в том смысле, который мы вкладываем в это понятие в разговорной речи, и раньше, и сейчас в основном пренебрежительно и не дружелюбно относился к философии, родившейся по другую сторону его мыслительных границ. Если допустить нарушение универсальности философии как таковой и свести ее значение к условиям одной цивилизации с претензиями на универсальность, это однозначно дает повод продумать и другой путь, т.е. в философии еще могут проявиться некоторые черты обособления или даже отстранения от имеющихся общих истоков. Этот путь, несомненно, возможен, однако он ведет не к разрушению философии, а является реализацией попытки уважительного отношения к различным точкам зрения (которая выходит за рамки индивидуалистического смысла позиции отдельного Я и имеет более широкое идентификационное значение в группе), а после соблюдения уважения к этим различиям, реализацией некой новой попытки создания философии всего человечества. Так или иначе, на пути развития философской мысли многие его этапы определялись «всматриванием» в то, что есть человек. Например, Локк искренне задавался вопросом, являются ли чернокожие людьми, а у Гегеля олицетворение человечества принадлежит только так называемым «историческим» народам, в то время как не исторические – это «остатки варварских орд», и в это понятие им включены и славяне, в том числе и сербы. Несмотря на то что и сегодня существуют подобные дилеммы и «перегибы», мы, однако, принимаем единое минимальное сократовское мерило, что человек – это каждый, кто может про себя сказать Я и противопоставить свою личность Другому в диалоге с Другим. Мы также придерживаемся идеи создания философии человечества (пангуманизм) и именно поэтому стремимся с уважением относиться к различным точкам зрения.

Дворникович отмечал культурную разобщенность, неоригинальность и искусственный характер сербского академического сообщества своего времени (что не изменилось и в наши дни), как и обозначенную выше потребность создания специфической сербской философии и культуры. В этой связи К. Атанасиевич писала, что «господин Дворникович прав, первостепенной заботой для нас является создание специфически сербской культуры» [1, с. 224]. И хотя «Характерологию южных славян» Дворниковича невозможно полноценно осмыслить вне контекста условий в то время еще молодого южнославянского государства, ее не следует рассматривать исключительно лишь с этой позиции. По поводу современной сербской философии можно сказать, что она не аутентична, «больна» психологией и имеет еще гораздо худшие симптомы, чем философия времен Дворниковича. Сербский народ всегда был более заинтересован художественной литературой, чем философской, что не означает, что так будет и в будущем. Философия конкретного народа является выражением его потребности высказаться чисто мыслительно, уважая при этом не только мыслительно-культурный, но и мыслительно-познавательный и мыслительно-этический аспект. Эта мыслительная этика и мыслительное познание в конечном итоге, принимая во внимание общие истоки морали и познания, в важных вопросах могут соотноситься и с точкой зрения характерологии.

Это не значит, что философию можно (и нужно) сводить к характерологии – это противоречило бы идеям и самого Дворниковича – это значит, что аутентичный философский потенциал отдельного народа можно найти или построить на фундаменте его характера. Это дает представление и о действительном значении «Характерологии» Дворниковича для сербской культуры и философии, при беглом рассмотрении которой и сегодня можно сказать, что она имитативна, как говорил Чаадаев о русской культуре двести лет тому назад. Кроме того, в период, когда сербская национальная идентичность, мягко говоря, находится в «кризисе», произведение, которое доброжелательно указывает на потенциально общие генетические источники кризиса психологии южных славян, несомненно, представляет большое значение для самоочищения и сдвига сербского народа с «мертвой точки», на которой он уже много лет находится.

***

Прежде чем перейти непосредственно к характеристикам «сербского динарского человека», необходимо привести некоторые пояснения о том, что дает нам основания говорить о целостном психологическом типе конкретного народа и анализировать его с этих позиций. В этой связи некоторые факторы играют важную роль не только для сербского народа, но и в целом, применительно к каждому народу: раса, природные и погодные условия, а также исторический фактор. В соответствии с учением Дильтея, а также исходя из положений психоанализа, Дворникович считает, что для психологии нации, как и для психологии индивидуума, из всех вышеназванных факторов самое большое значение имеет его история.

В психологическом подходе Дворниковича преобладает рассмотрение в качестве объекта исследования динарского человека; так как сербы в основном населяют динарскую часть территории бывшей Югославии. История данной территории и Балканского полуострова в целом с давних времен и до настоящего времени насыщена перемещениями его жителей, т.е. миграционными процессами и параллельно уменьшением степени неоднородности населения. По мнению Дворниковича, которое разделяют многие авторы, можно выделить несколько этапов этих перемещений и смешений: 1) приход первых переселенцев, иллирийских племен, на бывшие территории древних балканских народов, так называемых алародийцев и паласгов[4]; 2) приход славян на Балканский полуостров; 3) эпоха турецкий завоеваний. К этому мы можем добавить 4) период Второй мировой войны и особенно послевоенный период, а также 5) военные конфликты на территории так называемой бывшей Югославии в 90-е гг. ХХ века и позже. Что было, то прошло – мнение Дворниковича в этом случае выражено ясно: в османский период произошло повсеместное национальное смешивание, «как никогда ранее... переселение целых народов с одних территорий на другие, <...> прямое сталкивание и слияние различных национальных элементов настолько сблизило и уоднообразило балкано-югославянскую массу на 4/5 всей территории, что на самом деле нельзя больше различать между собой сербов и хорватов, панонских и центрально-балканских динарцев, восточные и западные блоки» [5, с. 311]. В период турецкой оккупации наблюдалось такое взаимопроникновение и взаимопритяжение в каждом аспекте – телесном, душевном, языковом, материально-культурном, – что «наверное нигде больше на свете нет народа, который бы на такой большой территории имел так много общего, как в случае с сербским народом» [5, с. 311]. Именно такой взгляд на историю позволил Дворниковичу, несмотря на очевидную многовариантность этнической культуры и вопреки мнению чешского философа Эмиля Утица, выдвинуть тезис о возможности создания единой для южных славян характерологии. Этим обосновывается применение положений «Характерологии южных славян» к сербскому народу, тем более что, как мы уже сказали, так называемую динарскую часть территории бывшей Югославии в основном населяют сербы.

О первых иллирийских поселенцах на Балканском полуострове известно очень мало, как и о самих иллирийцах. Дворникович утверждает, что динарские психологические и физические особенности, т.е. преимущественно темные волосы, высокий закрытый лоб, голова круглой формы и плоский затылок (т.н. брахикефалия) берут начало не от турок, а от старейших жителей Балкан паласгов. Что касается иллирийских психологических особенностей, то Дворникович называет в качестве таковых агрессивность, характерный динарский суровый взгляд («соколиный»), склонность к восстаниям и затяжной борьбе (Батоново восстание или Великое иллирийское восстание – крупнейший военный конфликт между несколькими иллирийскими племенами и Римской империей с 6 по 9 гг. н.э.), коварство (описанное в «Одиссее»), но в тоже время и разбойничий дух или, говоря точнее, дух благородных разбойников; это последнее качество, по его мнению, должно было быть под стать иллирийскому пиратству. Мы не можем согласиться с тем, что упомянутые психические особенности являются типично иллирийскими по той простой причине, что об иллирийцах известно мало, а эти особенности можно также объяснить и на основе анализа психологии и исторических условий, в которых жили древние славяне. Помимо этого, античные летописцы, например, Прокопий, Маврикий (Псевдо-Маврикий) или Иордан, сходятся в том, что славяне с давних пор жили в демократии и анархии, не терпя никакую власть над собой. Это были мирные земледельцы, чьей прародиной, по Дворниковичу, были лесистые и болотистые земли между средним течением Днепра, Вислой и Карпатами; под давлением германских и монгольских племен они переселялись на юг. Этот факт особенно важен потому, что их постоянное пребывание, как говорит Дворникович, «между двух огней» германцев и монголов влияло на формирование древнеславянского народного характера. В отличие от Дворниковича, мы считаем, что славяне являлись основным населением Паннонской равнины, так же как и долины Днепра. (Конечно, приход венгров изменил такое положение, однако от чего другого пошло название Паннония как не от панов, господ? Ведь название венеды переведено на латинский как nobili.) Также, в отличие от Дворниковича, сербский лингвист Милан Будимир почти во всех своих трудах доказывал наличие в античный период связи славян и Балкан, а также славян и Апеннинского полуострова [см.: 2; 3; 4][5]. Конечно, некоторые славяне на протяжении веков мигрировали и с территории Украины, как и из бывшей Восточной Германии, и, конечно, в ходе переселения они пересекали и Саву, и Дунай.

В этом смысле исторические и географические условия частично объясняют склонность к анархии: миграции и относительная малонаселенность новых земель значительно усложняли интеграцию и управление рассеянным народом, но способствовали индивидуалистическому образу жизни. Однако анархизм славян объясняется, прежде всего, эгалитарным типом взаимоотношений. Там, где формировались укрепленные города, славяне жили демократично, на принципах эгалитарности и соборности. Например, при заселении новой территории место для жилища и подсобного хозяйства каждый выбирал сам, а раздел обрабатываемой земли осуществлялся по жребию, и она каждые несколько лет перераспределялась, поэтому, в конце концов, все обрабатывали землю одинакового качества. На общественные цели выделяли примерно 1/100 личного дохода. Можно сказать, что в условиях постоянной угрозы нападения других народов только принятие христианства изменило подобные взаимоотношения между славянами. Эгалитаризм древних славян выражался и в равноправии полов, которое проявлялось в том, что женщины имели равную наряду с мужчинами роль и в культе, и в быту. (Из-за этого многие германские народы презирали славян – у германских племен, как мы знаем, ничто подобное было немыслимо ни до, ни после прихода христианства). На этой основе у сербского народа и сегодня сохранилось глубокое уважение к матери как наивысшей святыне. Только в данном контексте, и ни в каком другом, справедливо утверждение квазитеоретика Отто Вейнингера о славянах как о «феминном народе».

Еще с давних пор, а также в новейшей истории после Гердера, широко известны, с одной стороны, описания кроткого характера славян, а с другой, описания их коварства и порочности и даже военной свирепости. Славяне любили мирную жизнь земледельцев и ни на кого не нападали, но в случае агрессии защищались всеми возможными способами, часто до последнего члена племени. Коварство и порочность, которые славянскому характеру приписывают, в основном, германские летописцы (как и византийские), объясняются как фактом, что славяне были намного слабее агрессоров и поэтому, чтобы выжить, должны были защищаться всеми доступными средствами[6], так и тем, что авторы данных описаний были пристрастны. Вместо открытого противостояния, в котором они не могли победить, славяне предпочитали партизанскую войну и нападения из засады. Римляне, например, своим солдатам советовали избегать лесов, где славяне имели абсолютное преимущество. Фактор продолжительной обособленной жизни сказался в том, что славяне долгое время не развивали военное дело (а стратегию и тактику нападений так и не развили никогда), в отличие от германцев, которым свойственно и то, и другое. (Строго говоря, и германцы военному искусству научились лишь от римлян, а их агрессивный характер можно с частичной долей уверенности объяснить холодным и суровым северным климатом и средой, где они часто находились на грани выживания).

Дворникович ссылается на чешского социолога Яна Душека, который болотистую и неприглядную равнину (мезологический фактор) идентифицирует как главную причину вселения полабских и балтийских славян с конца VII века в нынешнюю Германию. Этот автор считает, что та же причина лежит и в основе славянской характерологической трагедии так называемых бесформенности и податливости, депрессивного жизненного настроя без малейшего элемента бойцовской энергии[7]. Как бы то ни было, кое-что из этого верно. Так, например, славяне населяли центральную часть Европейской равнины (а именно Паннонскую равнину) и вплоть до IX века были ее основными жителями. Равнину тяжело защищать. Отметим, что Дворникович фиксирует множество свидетельств о том, что все славяне начали миграцию из нижнего течения Дуная («Ипатьевская летопись» и др.), а территорию между средним течением Днепра, Вислой и Карпатами определяет исключительно как их прародину. По мнению Душека, это бескрайнее болотистое пространство (чешский историк Ян Пейскер[8] его называл «охотничьими угодьями рабов») является главной причиной долговременного порабощения, как и главной причиной отсутствия духа государственности у древних славян.

О том, в какой мере название, данное Пейскером, соответствует горькой истине и о том, какой ясно выраженный характер имело отношение к славянам других народов (германцев и монголов), свидетельствуют записи Иордана. По его мнению, славяне хранят на себе отпечаток самого ужасного в истории человечества народного мученичества. Другое свидетельство дает нам язык. Начиная с античных времен, обозначение для рабов отождествлялось с названием славян: латинское sclavus, греческое Σκλαβηνοί или Σκλαβοί. В этой аналогии особенно необходимо выделить германские языки: немецкиое derSclave (Дворникович пишет о том, что, царь Вильгельм II, и не только он, славян называл Bedientenvölker– рабский народ), итальянское Schiavoni, Schiavi, французское esclave, английское slave, а кроме того и прилагательное sloven в значении неприятный, грязный. В целом, германская культура продемонстрировала значительную ненависть и презрение по отношению к славянам. Мы очень хорошо можем это видеть у Гегеля. В голове не укладывается то, что он писал о славянах в «Философии истории», «Основных чертах философии права» и др. [7, с. 368, 434–435; 8, с. 464, § 351][9]; никакая неосведомленность не может оправдать такую точку зрения Гегеля, как не может оправдать и универсальность его системы, как ее до сих пор может себе представлять какой-нибудь правоверный гегельянец.

Попутно заметим, что Дворникович иногда проявляет способность делать выводы настоящего структуралиста, как, например, говоря о сербской музыке, он видит, что аутентичная мелодия формируется не в самом нотном тексте, но посредством меандрирований (извилистых изменчивых очертаний, вариаций) около него. Однако он не идентифицирует схожее явление, когда речь идет о наименовании «славянин». Так, правильным названием для славян является «словяне», а не «славяне». «Славяне» или другие имена славян, очевидно, на самом деле происходят от глагола «словити» (в смысле «умно говорить»). Рассмотрение этого понятия самого по себе не открывает его истинного смысла, так как непонятно, зачем нужно специально подчеркивать данное качество. Его настоящее значение открывается только в противопоставлении с названием самых больших врагов славян, немцев. Все славяне, в том или ином варианте, немцев называют «немцы». Таким образом, это, очевидно, обозначает тех, кто лишен способности к умным речам, а не просто возможности говорить. Возможно, это был способ закрепить отличие от тех, кто не договаривается и не ведет переговоров, а завоевывает, чиня резню, а потом это называет миром (Тацит).

В современной историографии (и не только в современной) обращает на себя внимание необычный факт, что термин «славянин» впервые употребляется так поздно (в 491 г.); как будто бы какие-то другие имена скрывали славян, о которых летописцы говорят как о славянах практически только с VI века. Поэтому Йозеф Павел Шафарик предполагал, что славяне, возможно, скрывались под каким-нибудь иным именем. Этот великий филолог XIX века к решению данной проблемы подошел с эмпирической, а не националистической или расистской точки зрения, как это часто делали германские исследователи (например, последователь Энгельса Франц Меринг, как и вообще для немецкой историографии характерно пристрастно негативное отношение к славянам). Так или иначе, Шафарик, найдя упоминания о сербах, замеченных на Кавказе во II веке (по свидетельству Плиния Младшего), зная о лужицких сербах – так называемых вендах или сорбах в Лузации, а также о сербах на Балканах (как и о венедах, которые основывают Венецию и дают название Вене и чье название, по утверждению Милана Будимира, с лингвистической точки зрения сопоставимо с таким этнонимом как вятичи – восточные славяне, которые вплоть до XVIII века возводили над могилами курганные насыпи), сделал вывод о том, что в этой триаде сокрыто название сербов, которое являлось предшествующим названием для того самого народа, который с конца V века и до настоящего времени именуется славянами. Таким образом, именно Шафарик, а не Ольга Лукович-Пьянович является основоположником теории о сербах как «старейшем народе»; и, как и она, он на самом деле говорит о более старом названии народа, а не о балканских сербах как предках всех славян. К сожалению, точку зрения Ольги Лукович-Пьянович сербская общественность извратила самым позорным из всех возможных способов. Аргументы Шафарика, которыми он дополнительно подкрепляет тезис о балканском происхождении древних славян в противовес мнению о том, что они пришлый народ, Ольга Лукович-Пьянович задокументировала, исходя из историко-лингвистических принципов, – в ответ на это политически ангажированная общественность заклеймила ее позором. В продолжение данной работы мы еще будем говорить о том, что такой прием опорочения используется и сегодня.

Исторические условия долгого рабства славян оказали решающее влияние на формирование двух характерных особенностей, которые Дворникович выделяет в сербском динарском типе: это героическая сила терпения и сопротивления, с одной стороны, и свободолюбие и правдолюбие, с другой стороны. Он подчеркивает, что славяне как народ пережили всех своих завоевателей, выстояли и сформировали в ходе истории собственные государства – таким образом «остатки варварских орд» закрепились в облике гегелевского «исторического народа». Большую роль в этом сыграла их сила терпения, совершенно непостижимая для завоевателей. Дворникович говорит: «Не считает ли захватническая нордическая и тираническая татаро-монгольская душа эту сугубо славянскую победу “смирением” самой опасной из всех славянских “славянских хитростей”?» [5, с. 281]. С древнейших времен моральной основой этой пассивной силы, как и свободолюбия, славян является сильное, типично славянское чувство правдолюбия. Правда является высшей этической ценностью всех славян и общеславянской основой характера, из которой проистекают все другие особенности. Это объясняет их чуждость духу завоеваний и сильный инстинкт защитника у славян. В связи с этим Дворникович цитирует польского историка Мачиовского, который утверждает, что у славян развито чувство справедливости, в отличие от норманнов, которые понимают только язык силы[10].

У Дворниковича метод определения характера и психологии югослава (динарца, в своей последней ипостаси – серба) базируется на гипотезе о существовании континуума психологической сущности сербского народа от древнейших праисторических времен до настоящего времени. Точнее, речь идет о единстве целого посредством соединения различных слоев в процессе приспособления и уменьшения физических, материально-культурных и психических различий южных славян с уже сложившейся динарской идентичностью (динаризация южных славян). При этом Дворникович косвенно поддерживает «гипотезу пеласгов» хорватского историка Ника Жупанича, который утверждает то же самое, однако только в физическом смысле. И тот, и другой считают, что присутствие динарского расового элемента у южных славян обусловлено происхождением от пеласгов, а не от иллирийцев, которые в данном процессе были лишь посредниками. Метод Дворниковича является более комплексным и основан на модели восходящей спирали, в которой «одна и та же основная душевная структура сильнее проявляется то на одном, то на другом круговом витке спирали» [5, с. 320]. По его мнению, динарские, преиллирийские и иллирийские особенности формируют глубинный, антецедентный атавистический слой психики, в то время как вторичные особенности получены от славян и, как таковые, представляют собой слой, который с точки зрения филогенетики сформировался позднее. Конечно, Дворникович отдает себе отчет в том, что генетическая гипотеза и модель имеют свои слабости, но полагает (вполне обоснованно), что их значение нельзя не учитывать при создании характерологии народа. Мы вполне с этим согласны. Однако, хотя мы не отрицаем целесообразность его метода и гипотезы о постоянстве в генетическом смысле, думаем, что не было нужды преимущественно связывать этнос югослава с этносом преиллирийских или иллирийских народов. Недостаточность знаний и информации об этих древних народах не позволяют нам делать сколько-нибудь категоричных утверждений.

В соответствии с другой точкой зрения, динаризация славян на Балканах, а особенно на территории так называемой бывшей Югославии, могла произойти только благодаря самой среде. Неправильно было бы любой ценой стараться найти динарскую основу там, где очевидно славянское происхождение каких-то сербских ключевых особенностей. Такие особенности, как мы уже сказали, не могли возникнуть только благодаря среде. То малое, что нам известно об иллирийцах, в большей степени свидетельствует о добровольной ассимиляции со славянами, чем о какой бы то ни было динаризации славян. О самих иллирийцах мы знаем, что они, как и славяне, были светлокожие, русоволосые и долихоцефальные – данный тип наиболее выражен у сербских королей, изображенных на фресках древних церквей и монастырей (где и сам Иисус Христос часто изображен русоволосым)[11]. Также не было засвидетельствовано ни одной битвы меду славянами и иллирийцами, а это, принимая во внимание то, что иллирийцы не благоволили римлянам, говорит о том, что они легко уживались со славянами. Известно, что на многих римских картах территории зарождения сербской государственности обозначены как «Трибалия», что говорит, по меньшей мере, о неосведомленности самих римлян или о сокрытии идентичности населения территории, которая якобы находится в их владении. Именно самобытность балканских народов, а не только завоевания Алариха, во многом способствовала падению Римской империи. Можно сказать, что заострить внимание на доиллирийских и иллирийских психологических особенностях, вероятно, Дворниковича побудила идея югославского единства, которая требовала обоснования присутствия всех народов на территории бывшей Югославии и рассмотрения всего исторического континуума Балканского полуострова в данном контексте[12].

Мы считаем, что приведенный нами обзор разрушает многие стереотипы, имеющие место, когда речь идет о территории проживания сербского народа и других близких ему народов. Это очень важно, т.к. ранее историографы, например, такие исследователи как В. Чорович и С. Станоевич, смотрели на эту проблему именно сквозь призму нордических стереотипов как обо всех славянах, так и о балканских сербах. Также большую важность для нас здесь представляли те базовые факторы, которые формируют сознание отдельного народа, и особенно его самосознание, которое, как мы считаем, у сербского народа недостаточно развито. Мы надеемся, что наш труд внесет вклад в развитие сербского самосознания. Мы считаем, что это очень важно в свете значительного ускорения исторического развития. Любое отставание в развитии народного самосознания и отношения к другим национальностям является угрозой существованию сообщества, которое идентифицирует себя как общество, несмотря на изменения своей идентичности в ходе исторического развития.

Окончание в следующем номере.