«День опричника» – антиутопия Владимира Георгиевича Сорокина, опубликованная в 2006 году. Произведение стало знаковым явлением в современной российской культуре, а его название получило нарицательное значение. М.П. Абашева пишет: «...Вектор, формирующий эволюцию В. Сорокина в XXI в., определяется не столько переменами в индивидуальной авторской поэтике, сколько ее тесным взаимодействием с идеологическим, политическим, культурным контекстом» (Абашева, 2012: 202). В связи с этим интересно рассмотреть культурные, идеологические и исторические составляющие повести «День опричника».

Повествование ведется от первого лица, из уст Андрея Даниловича Комяги. Это дает нам возможность приблизиться к представлениям опричника об устройстве мира и собственной страны. Социальное положение Комяги позволяет продемонстрировать сразу два полюса «опричной» ментальности. С одной стороны, преклонение перед начальством: Батя – «фундамент наш, корень главный, дубовый, на котором вся опричнина держится» (Сорокин, 2009). С другой стороны, презрение к простым людям, челяди: «Ой, как видно хорошо человека русского! Лица оторопевшей челяди. Простые русские лица» (Сорокин, 2009).

В.Г. Сорокин в своей повести собрал все страхи по отношению к российскому государству. Эти страхи берутся не только из современности, но и из истории, начиная со времен Ивана Грозного. Что касается личности Государя, то в литературоведческих статьях мы неоднократно находим предположение о том, что антиутопия В.Г. Сорокина является реализацией тезисов эссе митрополита петербургского и ладожского Иоанна Снычева 1994 года: «В эссе приводится образ царя Ивана Грозного как святого, идеального правителя на земле, Божьего помазанника, который образует группу верных единомышленников, берегущих порядок и выполняющих якобы волю Божию, т. е. опричников. Причем митрополит явно одобряет такой “стиль” правления, положительно оценивает явление опричнины, как силу, способную навести должный порядок в государстве <…> Аналогии в романе Сорокина являются бесспорными…» (Собиянэк, 2009: 133). Если в случае Иоанна Снычева речь идет о моделировании концепции, то консерватор, евразиец и автор лекций по «метафизике опричнины» А.Г. Дугин в повести представлен собственной персоной: «Подбегают к ней двое старых шутов – Павлушка-еж и Дуга-леший, подхватывают под руки, ведут, расцеловывают пальцы. Круглолицый Павлушка бормочет неизменно свое: – В-асть, в-асть, в-асть! Волосатый Дуга ему подкрякивает: – Ев-газия, Ев-газия, Ев-газия!» (Сорокин, 2009).

На первый план произведения выходит феномен опричнины как смыслообразующей части российской государственности. «Покуда жива опричнина, жива и Россия» (Сорокин, 2009). Здесь важно понимать, что «опричнина» вводится как образ или миф: «В общественном сознании опричнина из конкретного исторического события превратилась, прежде всего, в символ государственного произвола, террора и неконтролируемого насилия» (Лобин, 2017: 109). В.Г. Сорокин уверен, что «именно опричнина сыграла главную роль в формировании в народном сознании такой структуры государства» (Владимир Сорокин…, 2006). Вневременность опричнины в произведении В.Г. Сорокина выразил А.М. Лобин: «Опричнина в его произведении становится не временным состоянием катастрофы, неким “черным пятном” в нашей истории, а устойчивым состоянием российской действительности, чреватым повторением в ближайшем будущем» (Лобин, 2017: 112).

Опричнина является объектом внимания Владимира Георгиевича еще и как часть русского властолюбия – «…власть вовсе не “отвратительна, как руки брадобрея”. Власть прелестна и притягательна, как лоно нерожавшей златошвейки» (Сорокин, 2009). Автор подчеркивает принципиальный раскол между народом и властью, который не преодолен до сих пор. В.Г. Сорокин утверждает: «подобные Комяге люди власти в России по-настоящему опричные – совершенно отделены от народа» (Сорокин, 2006). Яркий пример этому ‑ рыбки в стеклянном шаре: «народу простому они недоступны, а у людей богатых да высокопоставленных должны быть свои слабости» (Сорокин, 2009).

Властолюбие, культ силы, оппозиция своего и чужого, патернализм или сакрализация образа власти, которые А.В. Грешилова называет архаическими стратегиями мышления, выделенными автором (Грешилова, 2017: 31), в свою очередь порождают тоталитаризм как характерный для России режим: «Россия по-прежнему остается верной любовницей тоталитаризма» (Сорокин, 1994). В.Г. Сорокин выразил свое отношение к тоталитаризму таким образом: «Тоталитаризм расцветает раз в тысячу лет; он очень экзотичен и опасен, а потому его лучше рассматривать из-за стекла. Тоталитаризм явление из ряда вон выходящее: десятки миллионов людей внезапно становятся одержимы одной и той же идеей, можно сказать, начинают жить вместе» (Сорокин, 2002).

Интересная особенность русского тоталитаризма, по В.Г. Сорокину, – за раболепием скрывается ненависть. Государыня говорит в повести: «А по-настоящему нас, властных, не любят. И никогда уже не полюбят. Случай представится – на куски разорвут» (Сорокин, 2009). Здесь мы видим потенциальный протест, бунт, который не происходит только благодаря привычке к покорности.

Тоталитаризм, властолюбие, безнаказанность, право сильного приводят к беззаконию, как к еще одной константе Российского государства. Д.М. Голубкова отмечает: «При анализе повести “День опричника” возникает ощущение, что во все времена власть, пусть даже держащаяся в разных руках, несет один и тот же смысл, заложенный с самого основания Московского государства, – находиться вне права и над ним» (Голубкова, 2008: 23-24). Беззаконие, насилие и произвол становятся возможными, когда служба народу подменяется службой «государству» или Государю. Такую же оппозицию мы видим между внешней религиозностью и реальной греховностью: «…религия, а даже в большей степени религиозность, есть принцип, упорядочивающий композицию и влияющий на стилистический пласт текста. В произведении видно абсурдное размежевание между внешней службой Божьему делу, ритуальностью жизни опричников и практической деятельностью государева человека, наводящего порядок особо жестокими методами и беспрекословно выполняющего приказы начальства» (Собиянэк, 2009: 135).

В.Г. Сорокин не обошел стороной и проблему изоляционизма: «Как только стали мы отгораживаться от чуждого извне — так и полезли супротивные из всех щелей, аки сколопендрие зловредное. Истинно — великая идея порождает и великое сопротивление ей» (Сорокин, 2009). Похожим образом отзывается Комяга о запрещенных цензурой западных радиостанциях «Голос Америки», «Свободная Европа», «Немецкая волна»: «Вот где оплот главной крамолы антироссийской. Здесь, как осклизлые гады в выгребной яме, кишат вражеские голоса» (Сорокин, 2009). При этом В.Г. Сорокин описывает двоемыслие в отношении Запада: машина, на которой ездят опричники, немецкого производства, а в домах «хайтек заморский».

Место действия антиутопии – Москва. Она, как и опричнина, взята в качестве доминанты истории России. Д.М. Голубкова пишет о роли Москвы в антиутопии: «образ города, созданный им, представляется читателю именно не привязанным к точному времени, а лежащим во вневременном пласте» (Голубкова, 2008: 22). Это та Москва, в которой пробки существуют только для челяди, а для опричнины есть «рев Государев».

Весь фантастически-исторический фон повести говорит если не о неизменности, то как минимум о цикличности русской истории, которая подвержена внешней эволюции, а не внутренней. Произведение указывает на ряд вневременных феноменов российской государственности, которые сопутствуют нашей стране на протяжении всех эпох.

Этому взгляду на историю можно обоснованно возразить с позиций социальных наук. Российское общество подверглось тектоническим изменениям не только со времен опричнины, но и со времен Николая II. По этому поводу можно привести два показательных примера. В 1917 году 83 % населения Российской Империи проживало в селах; к 2000 году 73 % россиян проживало в городах (Пивоваров, 2001: 103). Аграрное общество за несколько поколений стало постиндустриальным. По переписи 1897 года в Российской Империи только 21,1 % населения был грамотным (Рашин, 1956: 308). Сейчас этот показатель близок к 100 %. Естественным образом грамотность порождает новый уровень общей образованности и информированности, что не может не повлиять на мировоззрение отдельного человека.

Таким образом, парадигме неизменности или повторяемости противостоят статистические факты о стремительно меняющимся социуме. Меняется государство, общество, человек и его ценности. Поэтому Е.М. Шульман называет антинаучным термин «менталитет», понимаемый как историческая константа (Шульман, 2018). В.Г. Сорокин, напротив, неоднократно использовал этот термин в интервью для иллюстрации своих идей: «необходимо изменить менталитет»; «но менталитет этих людей остался прежним» (Сорокин, 2002).

Мы можем оппонировать В.Г. Сорокину как публичному лицу, открыто выражающему свое мнение, но уместны ли политологические доводы в споре с его фантастическим произведением? И стоит ли критиковать фантастику, отталкиваясь от логики общественного развития реального мира? Известно высказывание Н.В. Гоголя: «Можно писать о золотых яблоках на яблоне, но нельзя писать о грушах на вербе» (Мандельштам, 2018: 130). Пользуясь примером Н.В. Гоголя, мы можем сказать, что В.Г. Сорокин пишет, скорее, о золотых яблоках на яблоне, то есть гиперболизирует и сводит в одну временную точку реально существующее и существовавшее; то, что рифмуется с современной политической повесткой. Поэтому самые ужасающие исторические феномены представляются универсальными характеристиками российской государственности. А.М. Эткинд пишет: «...узнаваемые черты путинской России перенесены в будущее с тем, чтобы показать их сверхдетерминированность прошлым. Выбранное прошлое, феодальный порядок времен Ивана Грозного, забавно сочетается с видеотелефонами и суперкарами (все, конечно, изготовлено в Китае)» (Липовецкий, Эткинд, 2008: 185).

Таким образом, благодаря социально-научным трактовкам повести В.Г. Сорокина, мы видим в ней попытку представить квинтэссенцию негативных явлений в истории России в контексте современной внутренней и внешней политики нашей страны. С одной стороны, эту квинтэссенцию можно назвать лубком о России, в которой со времен Ивана Грозного мало что изменилось (сам писатель называет повесть «лубочной»). С другой стороны, это наглядный концентрат зла, который можно воспринимать как внятное предостережение.