Задача адекватного понимания феномена музыкального фольклора предполагает рассмотрение его как неотъемлемой части духовной культуры и культуры в целом, а также в его отношении к самой действительности, и в этом смысле лежит в русле общих тенденций развития философско-культурологической мысли.

Известно, что еще в конце второго – начале первого тысячелетия до нашей эры ведийские жрецы с помощью гимнических интонаций воспевали созидательные силы Природы. В шестом веке до Рождества Христова греческий мыслитель Пифагор усматривал тождество музыкальной гармонии и иерархических процессов Космоса («музыка сфер»). Уход от космоцентрической точки зрения софистов Антифонта, Гиппия, Протагора, которые объединили мироздание с Человеком как его венцом, подчеркнул сознательное и деятельностное антропологическое влияние на окружающий мир, в том числе с помощью музыки. В мифологии сохранились имена греческого певца Орфея, главного персонажа карело-финского эпоса Калевала Вяйнямейнена, играющего на кантеле, музыкантов из древнерусских повествований Леля, Садко, Бояна – культурных феноменов прошлого. К фактологии относятся также состязания хоров на греческих религиозных празднествах в честь Диониса; популярность в древние времена хорового пения в Риме, Египте, Индии, Вавилоне; песенное содержание славянского обрядового фольклора, – везде и всюду человеческие воззрения на мир доносились через интонационные практики народов, в которых отражались их переживания.

Особое значение в понимании феномена музыкального фольклора имеет организационно-мобилизующая природа музыки, проявившаяся в разных историко-культурных контекстах. В Средневековье пение было консолидирующим инструментом, объединяющим и примиряющим людей через унисон их голосов. Хор являлся формой единодушия и единомыслия, но никак не музыкальной эстетической формой: от певчих не требовалась чистота интонации, достаточным считалось единение веры и души поющих. В философии Нового времени пение (искусство) рассматривается Дж. Вико одной из первичных ипостасей человеческого познания через посредство фантазии, чувства, страсти – изначальных познавательных инструментов в постижении сути вещей, играющих не менее важную роль, чем разум. Характерное для этого времени представление любого культурного занятия способом созидания человеком самого себя и формой взаимодействия с окружающим миром показывает пение («музыкальный фольклор» в рамках данной статьи – Л.С.) средством общения и формой коммуникации при изначальном равенстве народов в поэтическом творчестве. Данная идея немецкого философа-просветителя Й. Гердера высказана им на страницах сборника «Народные песни» (1778-1779).

Исторически подвижный характер музыкального фольклора отражает историческая, социально-бытовая, культурная этнографическая фактология, представленная в трудах Дж. Фрезера, Э. Тайлора и представителей отечественной мифологической школы – И.М. Снегирева, И.П. Сахарова, А.Н. Афанасьева, донесших информацию о мифологических способах освоения мира. Следы подобных явлений содержатся в ряде разноуровневых текстовых источников времен открытого господства язычества, к коим относятся свидетельства византийских историков (IV в.), арабских географов (VII-XII вв.), католических миссионеров (XI-XIV вв.), русских летописей и поучений против язычества (XI-XIV вв.); польские и русские записи о пережиточных формах этнографического порядка XV–XVII вв., фольклорные славянские материалы, как, например, священное сказание русского народа «Голубиная книга» (XVIII в.), архаичное ядро которого формировалось в XII-III вв. до н.э. [7, с. 623].; с середины XIX века это дополняется археологическими и этнографическими артефактами.

Познание славянской языческой духовной культуры осуществляли русские исследователи мифологической школы (А.Н. Афанасьев, Ф.И. Буслаев, А.А. Потебня, О.Ф. Миллер), исторической школы (В.Ф. Миллер и др.), сравнительно-исторической школы (начиная с А.Н. Веселовского). Обнаружение связи древней письменности с христианством, устных форм (в пределах языческих традиций) – с мифологическими схемами, а также признаков космогонии в разнообразных формах фольклора (сказка, былина, пословица, песня и т.д.) способствовало формированию Ф.И. Буслаевым концепции многоуровневого исторического, а точнее, культурно-исторического процесса. Анализ вопросов иерархичности, цикличности, системности славянского миропонимания был осуществлен Б.А. Рыбаковым. В структуралистском направлении взаимосвязь общеславянских и индоевропейских обрядов выявили В.В. Иванов, В.Н. Топоров, Н.И. Толстой. Опосредованное отражение астрологических практик в космогонических текстах установили О. Ройтер и М. Мюллер. Благодаря этим изысканиям музыкальный фольклор обрел статус антропологического, социального, а в целом – специфического человеческого феномена, помимо ранее сформировавшегося к нему отношения как к неотъемлемой части культуры в соответствии с представлениями ведийской и античной мысли, философией Нового времени. Несомненно, масштабная работа с фольклорным материалом позволила в дальнейшем уйти от его очевидных культурных особенностей, сконцентрировав философско-культурологическое познание на специфических его отношениях с действительностью. с ее упорядочивающими, регламентирующими и организующими сторонами.

В трудах Н.А. Бердяева, Н.Я. Данилевского, И.А. Ильина, И.В. Киреевского, В.В. Розанова, П.А. Сорокина, Е.Н. Трубецкого, С.Л. Франка, П.А. Флоренского, А.С. Хомякова – отечественных философов, религиозных мыслителей, историков и социологов – были увязаны культурологические универсалии о непреходящем и вечном с конкретно-историческим содержанием и развитием отдельных форм человеческой деятельности. Примером здесь является точка зрения выдающегося русского мыслителя Н.Я. Данилевского на качественную сторону духовной природы народов, структурирующейся по культурно-историческим типам, которые показывают «свой быт и нравы, свои религиозные воззрения, свой склад мысли и чувств» [4, с. 124]. Определяемые Н.Я. Данилевским через термин «цивилизация» культурно-исторические типы суть главная форма человеческой организации пространства и времени, с помощью которой народности и национальности достигают возможной многосторонности проявления человеческой природы в рамках замкнутой духовной общности, существующей в собственной шкале координат: этнографических, исторических, нравственных.

Формирование национального мышления (и значимость языческого периода в истории русского народа) рассмотрено в трудах И.В. Киреевского, Н.А. Бердяева. Первый отмечал в особенностях русского мировосприятия синтез язычества и православия, в результате которого «христианство не уступало разума язычеству, но, проникая его, подчиняло своему служению всю умственную деятельность мира настоящего и прошедшего, во сколько он был известен» [6, с. 309]; второй выделял в национальных особенностях русской души противоположные «природную, языческую <…> стихию и аскетическо-монашеское православие» [1, с. 30-31], перекликаясь в этом с мыслью В.В. Розанова об одинаковой «вкорененности» в русском типе христианства разных элементов и направлений. Собственно национальные особенности процесса познания в амплитуде от его целостности (определяемой мыслителем понятием «живознание» на основе разума, чувств, воли) до потери его неделимости отмечается А.С. Хомяковым. Поиск черт национального своеобразия культуры в процессе самопознания характерен для Н.С. Трубецкого. Самопознание преподносится им как высшая доступная человеку мудрость, так как, постигая самобытность, «человек (и народ) может быть уверен в том, что действительно осуществляет свое назначение на земле, что действительно является тем, чем и для чего был создан» [8, с. 36]. Самобытная национальная культура народа, по утверждению философа, позволяет ему «познать самого себя» и «быть самим собой». Ее создание является истинной целью для людей, так же как «целью отдельного человека, принадлежащего к данному народу, является достижение образа жизни, в котором полно, ярко и гармонично воплощалась бы его самобытная духовная природа. Обе эти задачи – народа и каждого его отдельного индивидуума, теснейшим образом связаны друг с другом, взаимно дополняют и обусловливают друг друга» [8, с. 36-37].

Следует подчеркнуть, что историко-философский и историко-культурный анализ музыкального фольклора, освобождая от экономических, политических, идеологических, социальных факторов – внешних и производных относительно его сущности – подготовил почву для выявления его социокультурной атрибутивности. Актуализация позитивного знания развернула философско-культурологическое познание от сущностных характеристик музыкального фольклора к вскрытию связей между его фактами и явлениями, то есть к его феноменологичности, способности культурных артефактов информировать о человеке через деятельностное влияние индивидов друг на друга, так как «чем больше оказывается сфера бытия, наполненная человеческой деятельностью, тем яснее проявляются как свойства объективной действительности, так и значение и функция Я» [5, с. 108]. Объяснение «данности» феномена дает Э. Гуссерль, выделивший функциональную его сторону, а методом феноменологических изысканий провозгласивший «приведение к ясности», то есть поиск соотношения «способа данности» и форм «осознания данности» [3, с. 686].

Преодоление традиционного понимания объективности знания как «бессубъектности» и «внесубъектности» находим у Г. Гадамера, показавшего феномен универсальности отношения к миру в изначальной человеческой вовлеченности в бытие, когда «сказываемое» в языке понимается через него же [см.: 2, c. 516]. Языковый характер человеческого опыта мира определил герменевтическое отношение к реальности, составленной слоями бытия, актуализировал показ объективных и всеобщих оснований концептов «рациональность», «знание», «истина», «реальность», морально-нравственных категорий с их относительным значением к специфической концептуальной схеме, парадигме, типу культуры и т.д. в многочисленных формах человеческого освоения мира. Среди последних – язык, нравственность, историческое сознание, философия и в том числе – искусство.

Все это представляет многоуровневость феномена музыкального фольклора в осмыслении структуры мышления. В этой структуре миф, сказание, поэзия, по словам М. Хайдеггера, относятся к памяти. Рассматривая память не как «просто психологически понимаемую способность удерживать прошедшее в представлении» [9, с. 139], философ подчеркивает бесценность мифа, которому он дает название «самое старое, самое раннее» не только в значении отсчета, но и потому, что тот имеет основание в мышлении. Служа субстратом нашей цивилизации, миф (с точки зрения способов наблюдения и размышления) показывает единство мыслительных процессов современного человека и первобытного. Как видимый, доступный наблюдению социокультурный феномен, музыкальный фольклор сохраняет в себе национальные характерные черты языка, менталитета, темперамента и т.д., осуществляя и накапливая в себе социокультурный опыт. Он отражает генезис становления человека как человека культуры.

Сквозь призму философско-культурологического познания музыкальный фольклор раскрывает основные ценностные, содержательные, мировоззренческие установки, его регулятивно-адаптивную и коммуникативную подоплеку, объясняя, почему произведения народного музыкального творчества, запечатлевшие историческое время своего создания, способны выходить далеко за пределы этого времени, быть понятными и близкими для людей других эпох и других культур в неразрывной цепи исторических событий; почему осуществляемая в музыкальном фольклоре через интонационную выразительную сферу трансцендентальность является условием феноменологического его становления.