В обширном литературном наследии Н.Н. Страхова стихотворения как по количеству, так и по их историко-литературному значению занимают не первое место. Однако без учета этой стороны творческой биографии философа и литературного критика представления о его эстетических воззрениях и философской системе были бы неполными.

Любовь и тяга Н.Н. Страхова к поэзии пробудилась очень рано. Желание выразить свои мысли в стихотворной форме начало приходить к юному Страхову еще в годы учебы в Костромской семинарии. Биограф Страхова И.П. Матченко упоминал о первом стихотворном опыте будущего критика, относящемся к 1844 г. Это было стихотворение-посвящение ко дню Пасхи опекуну и дяде по материнской линии о. Нафанаилу (Савченко).

В Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (Москва) хранится тетрадь стихотворений Н.Н. Страхова. Небольшая тетрадка – записная книжка в толстом переплете – была подарена юному Николаю Страхову его близким другом Ф.С. Оранским. На титульном листе рукой Оранского написано: «Возвратить исписанную. Страхову – Оранский. 1847 июня 24-го в четверг вечером в 10 ч.»[1] После смерти критика тетрадь перешла к поэту и переводчику П.А. Кускову, затем хранилась у В.В. Розанова: «Получена мною по смерти Платона Александровича Кускова от его сыновей Павла и Ивана Платоновичей, в СПб. В. Розанов»[2].

В поэтической тетради Н.Н. Страхова находим стихотворения 1848–1859 гг. (в общей сложности около сорока стихотворений, есть незавершенные). В большинстве случаев автор ставил дату написания стихотворений в заголовке или в конце текста. Также в тетради имеются и недатированные стихотворения.

Характер ранних стихотворных опытов Страхова определялся влиянием романтической традиции. Познакомившись в юности с поэзией Лермонтова и Байрона, молодой Страхов надолго вошел в орбиту их художественного воздействия, что видно из таких стихотворений, как «18 июля 1848 г.», «Оранскому» (1848), «К А. С.» (1848), «Мгновения» (1849) и других, содержащихся в тетрадке.

Сочинение молодыми людьми стихотворений, изобилующих романтическими абстракциями, преувеличениями и мечтательностью, было весьма распространено в русской культурной среде середины XIX столетия. Образцы отношения к своему внутреннему «я», к обществу, к окружающему миру находили сверстники Страхова в произведениях романтических поэтов. Очень характерны в этом отношении воспоминания некоего С. У. о том, как он в юности представил свои стихи для отзыва Н.А. Некрасову: «Некрасов очень смеялся над моими “Розами”, “Луной”, “Весенней элегией” и прочими стихосложениями того же типа и прямо и откровенно посоветовал стихов не писать, так как из этого, кроме огорчения, ничего не выйдет». Вместо сочинения стихов поэт дал расстроенному юноше совет переводить поэзию Горация: «Какие у него найдете перлы ума, наблюдательности, иронии, элегии…» (Цит. по: Эйхенбаум, 1969: 51). Нелишне добавить, что, например, и И.А. Гончаров в молодости, так же, как и главный герой его романа «Обыкновенная история» Александр Адуев, пробовал свое поэтическое перо: «Лирика Гончарова, – констатирует исследователь творчества писателя А.Г. Цейтлин, – не оригинальна: она вся соткана из подражаний модным романтическим поэтам» (Цейтлин, 1950: 33). Страхов также не остался в стороне от этого увлечения. Его стихи юношеского периода, подобно стихам его сверстников, легко укладываются в рамки поэтики романтизма.

Одним из характерных в этом отношении является стихотворение «18 июля 1848 г.». Романтическая эстетика, с одной стороны, и юный возраст автора, с другой, определили пафосность художественной окраски и стиль данного стихотворения:

Усталостью и скукою томимый

Пришел сегодня я к родным своим.

По улицам шумящим и живым

Бродил я долго, злой тоской гонимый.

И рад я был, что я не заставал

Своих знакомых глупых и презренных.

Упрямо в них, безумец, я искал

И мыслей, и речей живых и вдохновенных[3].

Это стихотворение является довольно типичным для молодого Страхова. Следует отметить, что в 1846–1848 гг. будущий критик работал над художественно-автобиографическим отрывком «Записки Демона». Сознательное стремление следовать традициям прозы и поэзии Лермонтова, которая отвечала внутренним потребностям юноши и находила живой отклик в его душе, бесспорно ощущается в ранних прозаических и поэтических опытах Страхова. Типичные романтические мотивы и темы (тема одиночества, разочарования) пронизывает стихотворение, которое построено на противопоставлении лирического героя (человека, склонного к самоанализу) «пошлому обществу людей».

Стихотворение написано пятистопным ямбом с чередованием женской и мужской рифмы. Ямб – излюбленный стихотворный размер молодого Страхова. Ямбом написаны такие стихотворения, как «Возвращение на родину», «К А.», «Воспоминанье» и др. Если говорить об организации рифм в стихотворении, то оно начинается опоясывающей рифмой, сменяющейся перекрестной. И, наконец, все стихотворение венчается парной рифмой, заключающей сжатый вывод безотрадных размышлений лирического героя:

И нет в нем пыла жизни молодой,

Затем, что нет ни слез, ни ожиданий.

Ни радостей, ни горя, ни желаний[4].

От внутренних переживаний о противоречиях собственной и окружающей жизни, о суетности человеческих стремлений юный автор переходит к размышлению о жизни предыдущих поколений:

То жизнь была людей могучих и живых,

В борьбе и дружбе вольных и прямых.

И сильных волею и смелостию силы[5].

Размышление автор начинает цитатой из поэмы А.С. Пушкина «Руслан и Людмила» («Дела давно минувших дней»), тем самым ощущая свою сопричастность национальному литературному и историческому процессу. А затем опять возвращается к своим личным переживаниям, закольцовывая таким образом стихотворение.

Рифмы в стихотворении не слишком затейливы, большим художественным мастерством и новаторством не отличаются: томимый / гонимый, своим / живым, заставал / искал. В лексическом наполнении отчетливо видны романтические трафареты: скука, волнений и страстей, безумец, вдохновенных. Здесь находим широкий ассортимент традиционных штампов романтической поэзии: и борьбу живых страстей, и злую тоску, и судьбу печальную. Из этих примеров видно, что и тон, и стилистика стихотворения несут на себе существенное влияние поэзии романтизма.

Тем не менее, значение этого периода – периода литературного ученичества, юношеских проб и подражаний Страхова – умалять нельзя. Это было время, когда начинал складываться особый писательский стиль будущего критика и философа, время глубокого и основательного изучения художественных особенностей и стиля романтической поэзии (как русской, так и западноевропейской). Упражнения в стихосложении помогали юноше иначе выразить свои мысли, чем он делал это в прозе. «Лирическая поэзия, – замечает Л.Я. Гинзбург, – далеко не всегда прямой разговор поэта о себе и своих чувствах, но это раскрытая точка зрения, отношение лирического субъекта к вещам, оценка. Поэтическое слово непрерывно оценивает все, к чему прикасается, – это слово с проявленной ценностью» (Гинзбург, 1974: 8).

Активное усвоение и накопление научных и философских знаний придало поэтическим опытам Страхова второй половины 1850-х гг. не только новую интонацию, но и новое содержание. Из тетради видно, что к этому времени в его поэтических сочинениях начинает преобладать философская тематика. Лирический субъективизм постепенно вытесняется философскими размышлениями, которые оказываются первостепенными по своему значению. Они расширяют смысл и обогащают содержание стихотворных сочинений Страхова. Пантеистическое мировоззрение, созерцательность, философичность мышления Страхова отразились в таких стихотворениях, как «Мир» (1855), «15 марта 1857 г.». Позже эти стихотворения были включены Страховым в сборник «Воспоминания и отрывки» (1892). Стихотворение «15 марта 1857 г.» вышло под заголовком «Жизнь» с небольшими изменениями.

По мере идейного созревания будущего критика менял свой внутренний облик и его лирический герой. Он отходит от сугубо личных переживаний и начинает наблюдать и постигать неисчерпаемый мир природы, размышлять над законами бытия и мироздания. Хотя следует признать, что и в этих стихотворениях субъективный элемент в характере лирического героя в определенной степени отражает черты личности самого автора. Лирика «осмысляет характерность внутреннего мира человеческой жизни, процесс мыслительно-эмоциональных переживаний, который всегда бывает вызван явлениями внешнего мира и направлен на них, часто пронизывает их как свой объект, иногда всецело растворяется в них, но столь же часто не обнаруживает при этом своей пространственно-временной определенности», – справедливо отмечает Г.Н. Поспелов (Поспелов, 1971: 237).

В стихотворениях Н.Н. Страхова в той или иной степени нашли отражение его художественные воззрения, взгляды на литературу, отдельные критические оценки. Записи в поэтической тетради, работа над стихотворениями убеждают, что будущий критик следил за тем, как решались проблемы в области эстетической, философской и научной мысли. Видно, на какие литературные авторитеты он опирался при создании собственных поэтических опытов. Так, эпиграфом к неоконченной поэме студенческих лет «Институт» (1850) молодой Страхов не случайно ставит строку из «Руслана и Людмилы»: «Прекрасное должно быть величаво». Страхов никогда не переставал преклоняться перед гением А.С. Пушкина. Несколькими десятилетиями позже, в цикле статей о поэте, Страхов даст высочайшую оценку поэзии и художественного мастерства великого поэта. В тексте «Института» находим и другие цитаты из поэмы «Руслан и Людмила».

Факты биографии также нашли место в поэтических опытах Н.Н. Страхова (стихотворение «Возвращение на Родину» (1848), которым открывается поэтическая тетрадь, «Оранскому» (1848), «15 августа 1854 г.», «Мгновения» (1849–1850)). Последнее стихотворение в сокращенном и отредактированном виде было включено Страховым в автобиографическую повесть «По утрам» (1850).

О высоком предназначении поэта и поэзии говорит Страхов в стихотворениях «Поэт» (1851) и «Поэту» (1853) (в «Воспоминаниях и отрывках» последнее стихотворение напечатано под названием «Не верь себе»). Любовная лирика представлена стихотворениями «Ах, мне все снятся, все снятся» (1853), «Как расскажу я сладкое томленье?» (1855). Особенно выделяется здесь стихотворение «Я ждал тебя, зачем ты не пришла?» (1850), проникнутое искренними чувствами и переживаниями молодого автора.

Отдельно отметим занятия стихотворными переводами молодого Страхова. На страницах поэтической тетради представлены переводы из Шиллера и Гейне.

В своем творчестве Страхов никогда не придавал сочинению стихов первостепенного значения. Однако потребность в стихотворном воплощении мыслей он испытывал всю жизнь. К некоторым своим ранним стихотворениям, записанным в поэтической тетрадке, Страхов обращался и во второй половине жизни, работая над сборником «Воспоминания и отрывки». Но лишь немногие из этих стихотворений критик счел достойными увидеть свет. Лирические опыты Н.Н. Страхова дают наглядное представление об особенностях его таланта и служат ценным материалом для его творческой биографии.

Подводя итог, следует отметить, что значительная часть автографов, относящихся к раннему периоду творческого пути Н.Н. Страхова и являющаяся источником для научного издания его сочинений (вопрос, который периодически поднимается в научном сообществе), хранится в Киеве. Текстологические находки последнего десятилетия (подготовка к печати и публикация художественно-автобиографической повести «По утрам» М.И. Щербаковой (2010), вступительная статья и комментарий ученого (Щербакова, 2010: 359-367) свидетельствуют о том, что процесс собирания первоисточников, а значит, и, возможно, не известных нам до сих пор стихотворений Н.Н. Страхова не завершен.

Некоторые стихотворения из поэтической тетради Н.Н. Страхова

К А.

5-го сентября

В дали туманной и безбрежной

Там, далеко – передо мной

Являлся часто образ нежный

В сияньи жизни молодой.

И жадно взор мой утомленный

Черты прелестные ловил;

Но он бледнел, – и в отдаленный,

В бесцветный сумрак уходил.

Я вспоминал, – в краю далеком

Под шепот отененных вод,

Под небом жарким и глубоким

Природа дремлет и цветет…[6]

18 июля 1848 г.

Усталостью и скукою томимый

Пришел сегодня я к родным своим.

По улицам шумящим и живым

Бродил я долго, злой тоской гонимый.

И рад я был, что я не заставал

Своих знакомых глупых и презренных.

Упрямо в них, безумец, я искал

И мыслей, и речей живых и вдохновенных.

Я думал в пошлом обществе людей

Найти хоть искру жизни, чувства,

Найти движение, борьбу живых страстей.

Хоть отблеск идеального искусства.

Напрасно! И душа сжималася тоской,

Когда я видел их, холодных и беспечных,

Объятых сном, дремотою немой,

В их жизни страшно-мелкой и пустой.

Без воли и ума, и без тревог сердечных.

Их пошлости дивяся нестерпимой,

Довольству их ничтожеством своим,

Усталостью и злой тоской томимый

Я возвратился вечером к родным.

И здесь, когда уже покров незримый

На землю сумрак тихо опускал

И в полусвет предметы одевал,

Я с жадностью и завистию скрытой

Рассказу длинному внимал.

Была то повесть жизни позабытой,

Дела давно минувших дней,

Жизнь, полная волненья и страстей,

И вольной роскоши, теперь разбитой.

То жизнь была людей могучих и живых,

В борьбе и дружбе вольных и прямых.

И сильных волею и смелостию силы.

И все погибло. Много было их;

Те разошлись, те спят в могиле.

А ныне грустно, тихо все кругом

В судьбе печальной и бесцветной.

Жизнь медленно течет, а день за днем

Приходит и уходит незаметно.

И сердце полно горькою тоской

От раздражающих воспоминаний.

И нет в нем пыла жизни молодой,

Затем, что нет ни слез, ни ожиданий,

Ни радостей, ни горя, ни желаний[7].

***

Проходят дни, проходят ночи –

А сердце жадно ждет!

И смотрят молодые очи

Задумчиво – вперед.

И каждый вечер – дня смерканье

Мне грустию грозит;

И утра каждого сиянье

Надеждой мне блестит.

Минуют дни, минуют ночи…

Мир пуст и тих кругом,

Уста молчат, не блещут очи

Ни влагой, ни огнем.

И тихо утром пробужденье

На тихий день трудов

И тихо в полночь усыпленье

На ночь без сладких снов.

Настанут дни, настанут ночи,

О, радость! Ты придешь?

Уста улыбкою и очи

Слезою обольешь.

И вспыхнет жизнь моя в сияньи

И дум, и дел, и слов.

Тогда – лобзанье на лобзанье

И на любовь – любовь!

Проходят дни, проходят ночи,

А сердце жадно ждет,

И смотрят молодые очи

Задумчиво – вперед.

3 марта 1853[8].

Поэт

1851 г. 29 октября

Одесса

Восторгом ли грудь у него затрепещет,

Заноет ли сердце тоской,

Из уст изобильных и льются, и блещут

Послушные звуки волной.

И чуть он заслышит огонь вдохновенья,

Чуть первый рождается стих,

Он весь полон власти, и гаснет смущенье

В пророке народов земных.

Он всем говорит, но в ласкающих звуках,

В размеренной музыке слов,

Он всем говорит и о тайнах, и муках;

Он скинул вседневный покров.

Что другу не скажет, то скажет он свету,

Что милой в полночную тьму,

Лобзая, уста не промолвят поэта,

То скажет он миру всему.

И чуть звонкомерную речь ту заслышат,

Чуть ласково звуки стеклись,

Все, внемля покорно, участием дышат,

И дерзость, и смех улеглись.

Насмешкою буйной никто нечестиво

Его оскорбить не дерзнет,

Презренье к высокому сердца порыву

И в сердце засохшем замрет.

И вольно поэт доверяется звукам,

Всем равен, и всеми любим,

И звуки послушны восторгам и мукам,

И люди покорствуют им.

Затем, что безгрешным устам лишь подвластна

Живая речей красота;

Им можно пред всеми лобзать без соблазна

У милой и грудь, и уста[9].