Философия диалога, впервые предложенная М. Бубером (Бубер, 1995, 1998) и впоследствии разработанная М. Бахтиным (Бахтин, 1979), не перестает привлекать внимание исследователей (Лифинцева, 1999; Гордиенко, 2011; Прихода, 2011; Даренский, 2015; Паксина, 2015), посвящающих свои работы важным вопросам, связанным со значением диалога для развития культуры (Волкова, 2008; Тихонова, 2009; Бармин, 2012), общества и человеческого сознания (Гордиенко, 2011). К исследованию проблемы человеческого сознания подходят и с философской (Волкова, 2008; Клецкова, 2013), и с психологической (Улыбина, 2001), и с лингвистической (Чалыкова, 2017) точек зрения. Художественная литература как результат когнитивной и творческой активности автора продолжает оставаться благодатным материалом для изучения особенностей человеческого сознания, и подобные исследования проводятся сегодня на материале национальных литератур, охватывая различные периоды развития искусства слова (Куронов, Шералиева, 2020). Проблема диалогичности сознания человека вошла и во многие художественные произведения первой трети ХХ века. Своеобразная ее система представлена в романе узбекского писателя и поэта Абдулхамида Чулпана (1897–1938) (Чулпан, 2000).

Второй в истории узбекской литературы роман «Ночь и день» (1936 г.) отражает события в жизни Туркестана в преддверии Первой мировой войны. К тому времени почти полвека в составе Российской империи существенно изменили облик края, социальную и политическую ситуацию в нем. Это, естественно, отразилось и на проблематике романа, и на системе образов. Более того, в романе «Ночь и день» А. Чулпану удалось применить новейшие на тот момент достижения философской антропологии. Мы уже обращались к анализу внутреннего диалога главного героя романа в наших предыдущих работах (Касымова, 2008). Однако необходимо отметить, что в изображении образов Мирякуба и Акбарали мингбаши А. Чулпан предложил уникальное решение проблемы диалогичности человеческого сознания. Образ Мирякуба уже был серьезно исследован в узбекском литературоведении (Куронов, 2004), поэтому в данной статье мы постараемся рассмотреть его в диалогическом контексте.

Мирякуб, возможно, единственный из героев романа, который обладает огромным количеством характеристик, порой самых противоречивых. Начинается описание героя с упоминания прозвища, подаренного ему жителями кишлака: «эпака» – «ловкач». Они же считают его «асл мингбоши» – «истинный мингбаши», потому что знают, что Акбарали мингбаши держится у власти только благодаря Мирякубу. Однако, пытаясь охарактеризовать род деятельности своего героя, А. Чулпан вынужден чаще исходить из отрицаний: не облеченный властью человек, и для мингбаши он не секретарь, не переводчик, и русского языка-то толком не знает… («Вроде Мирякуб не является чиновником, к тому же для мингбаши он не секретарь, и не переводчик, он и русского языка-то толком не знает... но почему он всегда сопровождает мингбоши? Почему?»[i] (Чулпан, 2000: 60)) (выдержки из романа приводятся в нашем переводе. Оригинальный текст представлен в концевых сносках – К. З.), а все же без него не может мингбаши решить ни одной из своих проблем. И если постоянное присутствие Мирякуба в пределах функционирования мингбоши заставляет посторонних характеризовать их как «покровитель» и его «дитя» («Солнце клонилось к закату, когда в главные ворота вошли “папаша” и его “сынок”»[ii] (Чулпан, 2000: 171)), то близкие люди хорошо знают истинное соотношение ролей. Так, Хадичахон – первая жена мингбаши – утверждает, что на самом деле Мирякуб – это «мать», а мингбоши – его «дитя» («Нелегко Вам приходится, Мирякуб! – сказала она. – Господин мингбаши словно младенец какой, а Вы – его мать... Без Вас этот человек просто с голоду помрет...»[iii] (Чулпан, 2000:173)).

Каждый из значимых персонажей произведения имеет свое собственное представление о Мирякубе и определяет его по-своему. Так, наиб (здесь: сановник, глава региона, представитель имперской власти) по праву считает Мирякуба «редким человеком»[iv] (Чулпан, 2000: 59) и восхищается его умением вести дела. Не удивительно, что он сравнивает его с американцем, подчеркивая его предпринимательскую хватку («Ты прямо как американец какой-то, Мирякуб! – воскликнул сановник. – Вот только,  не обижайся, конечно, напрасно родился среди этой сартии!»[v](Чулпан, 2000: 61).

Друг Мирякуба – владелец публичных номеров – искренне восхищается его изящным вкусом, когда тот выбирает Марию – седьмую из одиннадцати предложенных ему женщин, за что называет его французом («И, увидев, что он выбрал именно эту – седьмую девушку, приятель хлопнул Мирякуба по плечу и только сказал: “Браво, Мирякуб! Дитя сартов – француз...”»[vi] (Чулпан, 2000: 123). Интересно, что определение «француз» по отношению к Мирякубу мелькнуло в романе еще один раз, на этот раз уже с точки зрения Марии. Она тоже по достоинству оценила тонкое обращение с ней как с женщиной, которое сумел продемонстрировать Мирякуб («Ну этот хоть повел себя как торговец, способный ценить купленный товар, – подумала она. – Сумел подойти к женщине как некий утонченный француз! Вот если бы все клиенты были такими!»[vii] (Чулпан, 2000: 129)). Продолжая встречаться с ним, Мария сформировала собственное видение Мирякуба. В ее восприятии герой прошел следующие стадии эволюции: «клиент / клиент, не похожий на других / возлюбленный азиат / оригинальный тип / ох уж этот азиат / дикий азиат / Жакоб / Жакобчик / муж».

Примечательно, что, изображая своего героя, А. Чулпан использует сравнения с животными, но из всего животного мира для характеристики Мирякуба находит наиболее приемлемыми змею и лису. Змея упоминается, когда Мирякуб подслушивает важную беседу наиба и инженера, из которой узнает о будущем строительстве железной дороги – предприятия, на котором ему удалось заработать невероятно большие деньги («сановник посматривал на Мирякуба все тем же (как бы извиняющимся) взглядом, но, однако, и он не знал, что в такие моменты, даже если оба глаза Мирякуба смотрят в книгу, его оба уха навострены, как змея, приготовившаяся гипнотизировать свою жертву»[viii] (Чулпан, 2000: 60)). В данном фрагменте важно использование контраста: глаза – уши. Глаза устремлены в книгу, а уши – подслушивают ценную информацию. Интересно, что и в дальнейшем при описании героя чаще всего А. Чулпан говорит о черных (красивых) глазах Мирякуба, способных очаровывать (Марию), но, видимо, в то же время и гипнотизировать, чем, скорее всего, и объясняются его успехи в бизнесе. Сравнение с лисой появляется в беседе Мирякуба с мингбаши («Лис, носящий прозвище “ловкач”, тут же почувствовал тщетные волнения, лежащие в основе заданного вопроса»[ix] (Чулпан, 2000: 91)), подчеркивая чувствительность героя, который предстает здесь как тонкий психолог. Однако, как известно, образы змеи и лисы имеют метафорическое значение, которое не сводится только к утонченной чувствительности, но также заключает в себе понятия «опасный» и «хитрый». Именно эти эпитеты более всего характеризуют Мирякуба-бизнесмена. Он ведет большие дела в городе и не платит налогов. Он называет мингбаши хозяином, но на деле считает его верблюдом, которого водит под уздцы, являясь предводителем каравана. Он мастерски устраивает дела мингбаши и в то же время готовится прибрать к рукам все имущество после его смерти, как он надеется, скорой. Он уводит Марию из публичного дома, даже не предупредив об этом своего «приятеля» – ее работодателя, и радуется тому, что сумел оставить последнего в дураках («Мирякуб вышел на улицу, посмеиваясь над глупостью своего приятеля»[x] (Чулпан, 2000: 154)). Он настолько изворотлив и настолько хитер, что не может не вызвать восхищения мингбоши, который искренне полагает, что Мирякуб работает для его блага («По его мнению, как одежда становится мала для растущего ребенка, так и прозвище “ловкач” уже было мало для Мирякуба. Необходимо было для него подобрать другое прозвище, но таковое не смогли бы уже найти жители этого кишлака, для этого надо было, чтобы сам Амир Навои, или Мавляна (господин) Джами, или может быть сам Шамашраб вернулись с того света»[xi] (Чулпан, 2000: 94)). На самом деле Мирякуб, что бы он ни делал, все время ищет свою выгоду, что оправдано родом его занятий: бизнес.

Как истинный бизнесмен Мирякуб часто надевает различные маски. Он приспосабливается к обстоятельствам и ведет себя определенным образом, в зависимости от создавшихся условий. Так, поймав на себе отеческий взгляд наиба, он отвечает ему взглядом избалованного сына («(Сановник) посмотрел на Мирякуба, как посмотрел бы добрый отец на своего любимого ребенка, тепло и нежно улыбаясь. Мирякуб тоже возразил ему как балованный сын»[xii] (Чулпан, 2000: 59)). Маска веселья появляется на его лице в случаях, когда перед ним возникает сложное препятствие или сложно разрешимая задача. Так, сообщая мингбоши о разгромной статье в его адрес, написанной после того, как тот закрыл школу джадидов, Мирякуб смеется («“ха-ха” – расхохотался он»)[xiii], о чем потом откровенно сообщает мингбоши: «смеялся, потому что не мог придумать решение проблемы» («Газету я еще в городе увидел. С тех пор ищу выход. Ничего не смог придумать, вот и смеялся от безысходности»[xiv] (Чулпан, 2000: 88)).

Мирякуб мастерски умеет вести беседу. Например, он никогда не отвечает на вопросы, не подумав («Мирякуб не был тем человеком, который бы сразу отвечал на слова мингбаши. Поэтому и в этот раз, по своей привычке, он начал ходить обходными путями»[xv] (Чулпан, 2000: 64)). И чаще всего он отвечает вопросом на вопрос («– Сидишь?! Где сидишь? Спишь же вовсю! А ну рассказывай, что у тебя там? Какие новости?

– Новости от Вас узнавать будем. Вы были в городе. Кого встретили?»[xvi] (Чулпан, 2000: 63)).

Он умеет всегда вовремя и тонко согласиться с собеседником. Например, в беседе с наибом, когда тот нелестно отзывается о мингбаши, Мирякуб тут же соглашается с ним.

(«– Акбарали дурак! Осёл!

– Правду говорите, господин, он немного глуповат...»[xvii] (Чулпан, 2000: 142-143)).

Но и в беседе с мингбаши он умудряется высказаться нелестно о наибе. («– Господин наиб настаивал, что я мог поделать?

– Господин наиб тоже хитрый человек. Он мог бы сам издать приказ и закрыть (школу джадидов), но он так не сделал. Он сделал это через Вас, а сам остался в стороне... Теперь палку сломали о Вашу голову!»[xviii] (Чулпан, 2000: 87)), но что самое ценное: ни в одной из данных ситуаций герой не кривит душой.

Изображая Мирякуба как редкого, исключительного человека – самородка, появившегося в самом сердце народа и сумевшего подняться до национального уровня, а именно, сумевшего осознать понятие «нация» и увидеть смысл своей жизни в служении ей, А. Чулпан употребил все свое мастерство художника и психолога. Так, он подарил своему герою все свои тонкие переживания и знания о женщинах. Например, о том, что женщину нельзя выбирать в состоянии опьянения и при электрическом освещении, что в ней, кроме красивого лица, важное значение имеет походка, что сердце женщины хрупко, как фарфоровая чаша, и играть им, как бизнесмен привык играть деньгами, – нельзя. Перед Мирякубом А. Чулпан, не жалея и не утаивая, раскрыл все свои знания о деятельности джадидов, рассказав ему о лидерах движения, газетах, которые они выпускали, и целях, которых добивались. Мирякуб стал тем героем, для которого А. Чулпан открыл границы, отправив его в путешествие, в корне перевернувшее жизнь героя и его представления о ней.

Но самое важное, что удалось А. Чулпану при создании образа Мирякуба, на наш взгляд, это своеобразное решение проблемы диалогичности человеческого сознания. Уверенный в том, что диалог с внешним миром есть основное условие личностного развития человека, А. Чулпан изобразил Мирякуба как наиболее развитого героя своего времени. Сложная система диалогичности героя распространяется на три важные сферы отношений:

1. Мирякуб и внешний мир;
2. Мирякуб физический и Мирякуб духовный;
3. Тонкий уровень сознания героя.

Рассмотрим каждый из них и постараемся уловить, как отразилась сложная организация личности героя в романе.

Сфера «Мирякуб и внешний мир» отличается диалогической открытостью героя к миру. Мир в данном случае предстает в форме внешних контактов Мирякуба, информации, которую он получает, и нового опыта, к которому стремится.

Внешние контакты. Как известно, Мирякуб представлен очень демократичным человеком, достаточно вспомнить его манеру приветствовать людей, здоровающихся с ним на улице. Но, даже если он и различает социальные прослойки общества (например, его нежелание поначалу пить чай с Зунуном, поскольку тот ниже его уровня), все же он умеет слушать людей и извлекать пользу из любого общения. Так, круг его контактов очень широк: сюда входят и явные, и теневые герои романа, поскольку бизнес у Мирякуба также теневой, и многие его связи не известны никому. Открытость к общению приводит Мирякуба к взаимовыгодному сотрудничеству с наибом («“Вот если бы все люди на свете были как мы вдвоем, мир стал бы раем”, – думал сановник. Возможно Мирякуб тоже так думает, ведь они оба – “не разлей вода”: одна душа, одно тело!»[xix] (Чулпан, 2000: 137) и к общению с джадидом. Благодаря своей готовности к контактам, Мирякуб может все: достать за один день новый паспорт для Марии, найти муллу в час ночи в ногайской мечети в Москве. А. Чулпан дарит герою еще больше возможностей для дальнейшего увеличения его контактов, познакомив его с джадидом в поезде.

Информация. Мирякуб как бизнесмен придает большое значение информации и старается добывать ее везде, где только можно. Яркий пример тому – информация о строительстве железных дорог. Благодаря ей Мирякуб закупил заброшенные земли, которые потом продал за большие деньги, поскольку там провели железную дорогу и построили новые поселки. Информация о привязанности суфи к его наставнику-ишану помогла Мирякубу довести дело с женитьбой мингбаши до успешного финала. Важно, что Мирякуб ищет информацию, а когда находит, проверяет ее («Нужна осторожность, говорю я! Осторожность! Если хорошенько расспросим, будем лучше знать ведь! Вы не вмешивайтесь, я сам за пару дней все разузнаю и Вам доложу»[xx] (Чулпан, 2000: 65)) и тут же начинает действовать. Таким образом, он всегда добивается успеха.

Опыт. Мирякуб всегда стремится к новому опыту. Он не боится рисковать (закупка земель вдоль будущей железной дороги), пробовать что-то новое (разнообразие его бизнеса) и не упускает шансов, когда они встречаются на его пути (отношения с Пошшахон и женой наиба). Даже попадая в новую для него среду, он не пугается, а смело рвется навстречу новым испытаниям (стремление узнать больше о джадидах, формирование нового отношения к миру).

Сфера «Мирякуб физический и Мирякуб духовный» интересна уже тем, что она представлена в романе как противостояние низшей («итлик» – «животный инстинкт») и возвышенной («одамийлик» – «человечность») природы человека. Являясь «проблематичным человеком» (Шеллер, 1998), Мирякуб умеет контролировать свои эмоции и управлять своими инстинктами. Он бежит помыть руки, хотя догадывается, что мингбаши (грязными руками!) съест все лучшие манты, пока тот вернется. Он не позволяет себе прикоснуться к Марии, хотя это требует от него больших усилий. Мирякуб культурный все время борется с Мирякубом «диким» – природным (см: Мережковский) и из этого конфликта никогда не выходит победителем, независимо от того, какая из его сторон одерживает верх. Он одинаково мучается, и когда идет на поводу своих желаний в связи с Пошшахон и женой наиба, и когда ему удается перебороть их в отношениях с Марией. Мучения, сомнения, угрызения совести, которым подвержен Мирякуб, резко отличают его от мингбаши, в котором ярко выражена только природная (физическая) сущность, а духовная (культурная) лишь получила предпосылки к развитию благодаря песням Зеби. Мингбаши живет, руководствуясь инстинктами, поскольку не видит в них ничего плохого, а Мирякуб мучается оттого, что видит. Таким образом, он представляет собой яркий пример «горя от ума». Противостояние «ит» (собака) – «одам» (человек) в романе преодолевается чувством прекрасного: любви, культуры. Интересно, что оба главных героя попадают в данную ситуацию одновременно. Мингбаши готов только слушать песни Зеби, а Мирякубу достаточно сидеть и смотреть, как Мария читает книги. И оба героя с удивлением осознают странную перемену в себе, настолько, что не могут узнать самих себя. Например, мингбаши стал задумываться о своем состоянии, чего с ним раньше не случалось («Если в этот момент, задумавшись о себе, о том, что он почему-то стал “очеловечиваться”, мингбаши прослушал последние слова Мирякуба, не нужно его осуждать. Этот ужасный человек в последнее время сам себя еле узнает»[xxi] (Чулпан, 2000: 121)), и Мирякуб также не может узнать себя прежнего в нынешнем («Мирякуб – это не прежний Мирякуб, почему он так медленно идет? Кто-нибудь на этом свете до этого момента видел его идущим, считая шаги? Что вообще с ним случилось? Что произошло? Сам удивляется!»[xxii] (Чулпан, 2000: 133)). 

Наконец, сфера «Тонкий уровень сознания героя», так же, как и две другие его сферы, обусловлена родом занятий Мирякуба и фактом окультуренности его сознания. Мирякуб являет собой личность, у которой Я-рефлектирующее почти так же сильно, как и его Я-активное, и потому он переживает все возможные спектры взаимоотношений обоих его Я. Но прежде чем начать анализировать их взаимодействие, необходимо отметить, что Мирякуб как герой нового времени носит в себе расколотое сознание – сложное единство традиционных представлений о жизни и новых условий, в которых они развиваются. Воспитанный на базе мусульманских традиций и национальной культуры, Мирякуб хорошо осведомлен об истинных, веками формировавшихся духовных ценностях. Однако сложившиеся в окружающем его обществе в начале ХХ века экономические отношения давно убедили его в том, что прогресс и процветание связаны с Европой, а отсталость и мракобесие – с его народом. А значит, для достижения успеха и ценностей материальных нужно уметь поступиться духовными ценностями. Сознание Мирякуба можно представить в виде следующей таблицы:

Таблица 1

Линии разрыва в сознании Мирякуба

Table 1

Break lines in Miryakub's mind

В сознании Мирякуба одинаково сильно функционируют и Я-активное, и Я-рефлектирующее. Я-активное – это внешняя, видимая часть сознания Мирякуба, которая обеспечивает и мотивирует его контакт с внешним миром. Я-рефлектирующее – внутренняя, скрытая часть сознания героя, которая не заметна для окружающих и нуждается в озвучивании автором в форме внутреннего диалога героя или потока его сознания. Интересно, что Я-рефлектирующее у Мирякуба не является цельным, как это было характерно для мингбаши, а, напротив, состоит из двух фрагментов: 1) бизнесмен, готовый попирать большинство моральных кодексов, и 2) человек, воспитанный на основе восточной культуры (ислам, классическая литература). Точно так же и Я-активное Мирякуба расколото на два фрагмента: 1) человек с ущемленным чувством собственного достоинства и 2) деятель, стремящийся исправить несправедливое по отношению к нему стечение обстоятельств. Ущемленное эго героя проявляется в том, что он постоянно сравнивает себя с другим (мингбаши) и пытается доказать себе, что он (Мирякуб) – лучше: несмотря на то, что он не обладает властью и никем вообще не является, у него все же лучшая девушка, много денег и ума. Этому эго настолько привычно вести теневой бизнес, что даже наедине с собой (а именно во время «внутреннего суда») Мирякуб старается скрыть свое состояние: «почему вы думаете, что я богат?» («У меня нет никакой профессии, торговлей я не занимаюсь, и красной бумаги не получал... с небольшим количеством земли и воды, как я могу быть богат?»[xxiii] (Чулпан, 2000: 169)). Невероятная деловитость и успешность Мирякуба также объясняется стараниями его Я-активного исправить положение: обрести влияние, разбогатеть, стать лучше и выше других. Чувство собственного достоинства Мирякуба («менлик хисси» – «чувство Я»), на которое уже обращал внимание Д. Куронов (Куронов, 2004), жаждет быть утоленным. И оно утоляется в романе, когда, например, наиб хвалит его, сравнивая с американцем, или когда его друг из публичного дома называет его французом и говорит, что не сомневался в его вкусе. Желание утолить извечную жажду эго к власти и богатству заставляет Мирякуба поступиться многим: он предает свою жену, а также мингбаши и наиба, когда вступает в связь с их женами; он планирует присвоить наследство мингбаши, несмотря на то, что среди наследников есть и несовершеннолетняя дочь, а значит, речь идет о присвоении доли сироты, что так же как и внебрачная связь, считается серьезным грехом в исламе. И это вызывает протест со стороны Я-рефлектирующего, воспитанного на восточных традициях. Таким образом, если Я-активное в произведении более или менее последовательно, то Я-рефлектирующее героя противоречиво и болезненно. Думается, что, только изучив соотношение единиц данного квартета, можно будет прийти к пониманию сложной личности Мирякуба и объяснить его поведение в романе.

Борьба или взаимодействие между обозначенными выше фрагментами сознания героя, а именно Я-активного и Я-рефлектирующего, в диалогическом плане разворачивается на нескольких уровнях. Анализируя проблему диалогичности в романе А. Чулпана «Ночь и день» по отношению к образу мингбаши (Касымова, 2018), мы уже выделили эти уровни как 1) взаимодействие, не достигающее уровня речи; 2) внутренний монолог; 3) озвученный монолог. Рассмотрим, как они проявляются в образе Мирякуба.

1. Взаимодействие, не достигающее уровня речи, проявляется в зоне ощущений (понимание, признание, представление) в такие моменты, когда оба «Я» человека – и активное, и рефлектирующее – не хотят или не могут противоречить друг другу. Как бизнесмен Мирякуб слишком занят, чтобы предаваться невыразимым мечтаниям («хаёл» – мысли, мечты) или оставаться наедине со своей совестью («виждон» – совесть), как это наблюдается у мингбаши. Его перегруженное заботами о развитии бизнеса и об увеличении состояния сознание давно уже не пребывало в состоянии гармонии. Поэтому Мирякуб с удивлением обнаруживает моменты, когда его Я-активное и Я-рефлектирующее вдруг объединяются в едином ощущении, заставляя его онеметь от непонятных чувств, когда он видит Марию или, приближаясь к ее комнате, слышит ее пение. Можно утверждать, что сфера тонкого уровня сознания героя активизировалась именно под влиянием Марии, когда он вдруг ощутил контраст ее невинности с атмосферой публичного дома, куда она попала «в результате какого-то предательства» и откуда он ее потом вывел. Рядом с ней он забывал обо всем («Забыл про империю»[xxiv] (Чулпан, 2000: 151); «“Немного погодя я вернусь и проведу весь вечер, беседуя с тобой”, – сказал я ей. Улыбнулась... Нет, я не могу отказаться и уйти от этой улыбки!»[xxv] (Чулпан, 2000: 188)), а значит, забывал о своем ущемленном эго и о необходимости его удовлетворять, и тем более о том, что она – дитя чужой культуры, чуждой религии. Это и приводило героя к онемению, то есть к ощущениям невыразимым – не оформляющимся в речи.

2. Внутренний монолог – это состояние в романе А. Чулпана наблюдается, когда Я-активное человека активизируется настолько, что его точка зрения из мира ощущений переходит в словесную форму. Это не предназначенные для чужих слова – тайна героя, которая бережно хранится обоими субъектами личности героя. Я-рефлектирующее не позволяет Я-активному высказать эти мысли вслух, и Я-активное смиренно уступает. Примером внутреннего монолога являются моменты, когда герой пытался определиться, как ему быть с Марией, когда сначала старался убедить себя, что она такая же, как и другие представители ее профессии, а потом так же горячо убеждал себя в обратном. («О! Что это за голос!? Разве есть хоть капля “животного инстинкта” в этом голосе? Разве ее с таким голосом можно позвать в постель? Не похожа ведь вовсе! Вот то, что нашло на меня недавно, это был всего лишь сон, страшный сон, кошмар...»[xxvi] (Чулпан, 2000: 135)).

Наиболее интересные примеры внутреннего монолога представлены и в те моменты, когда Мирякуб спорит с самим собой, иными словами, когда его внутренний монолог перерастает во внутренний диалог. Первый такой фрагмент связан с размышлениями о Марии и о том, почему он повел себя с ней именно так, то есть не прикоснулся к ней, а решил увезти ее с собой в Крым. Второй – когда уже после ночи с женой наиба Мирякуб жестоко судит себя за совершенное. Здесь в сознании героя разворачивается широкая картина истинного внутреннего суда, восходящего к понятию Страшного Суда, навсегда возложившего на человека ответственность, то есть уверенность в том, что рано или поздно ему придется отвечать за все свои действия. Естественное желание защититься от ответственности заставляет Я-активное героя с ярко выраженным ущемленным эго притворяться несведущим, отказываться от того, что случилось, прибедняться. В стремлении отстоять чувство собственного достоинства Я-активное яростно защищается, утверждая, что Пошшахон сама проявила инициативу и спровоцировала его стать ее любовником, что позднее, связав ее со своими далеко идущими планами по поводу присвоения наследства мингбаши, Мирякуб уже не мог ее отпустить, что связь с женой наиба – это начало новых отношений для пользы его будущих предприятий. Интересно, что в процессе суда часть его Я-рефлектирующего, представляющая собой бизнесмена, оправдывает Мирякуба, а другая часть, которая воспитана на мусульманских традициях – осуждает. Именно она высказывает и самую обидную для Мирякуба мысль о том, что мингбаши лучше, чище и достойнее Мирякуба хотя бы потому, что он никогда не переспал бы с чужой женой. В результате, даже если «судьи» Мирякуба исчезают, отступив перед силой его бизнес-доводов, то часть его Я-рефлектирующего, основанная на мусульманских и – шире – общечеловеческих традициях, остается с ним и продолжает причинять ему боль.

Не менее важным примером внутреннего монолога служат страницы из воображаемого дневника Мирякуба, где он делится своими впечатлениями о встрече с джадидом. Данный пример интересен тем, что герой неожиданно для себя оказался в совершенно непонятной, новой для него ситуации. Здесь его Я-активное бросилось в пучину событий, а Я-рефлектирующее еще не могло, не успело осмыслить происходящее и рассмотреть его сквозь призму своего содержания. Не удивительно, что все время только задававший вопросы и слушавший Мирякуб, наконец-то задумался: «А правда ли это все?» – только после того, как Шарафуддин Ходжаев распрощался с ними. («Теперь, когда его сладкий голос отдалился от моих ушей, прекратился торопливый поток его впечатляющих слов... я стараюсь взвесить эти слова на весах разума. Правда ли это? Не обман ли?»[xxvii] (Чулпан, 2000: 191)) То есть «взвешивать слова джадида на весах разума», по А. Чулпану, это и есть соотносить новый опыт Я-активного с информацией, заложенной в Я-рефлектирующем. Но и долго после того, как Мирякуб начал пытаться осмыслить создавшееся положение, он никак не мог согласиться с тем, что джадид говорит неправду или просто выдумывает и морочит его. Примечательно, что именно здесь Я-активное начинает обретать определенную цельность. То есть, если прежде Мирякуб стремился отличиться: вырваться вперед, доказывая, например, что он лучше мингбаши, то после беседы с джадидом он впервые подумал об Акбарали мингбаши как о близком человеке, с которым не надо соревноваться и которого не надо обманывать, но с которым надо заниматься общим делом – обучать, развивать, просвещать нацию («Если это есть джадид, то почему я не джадид, почему мингбаши не джадид, почему бы всем не быть джадидами?..»[xxviii] (Чулпан, 2000: 182)). Эта маленькая метаморфоза обещает положительные результаты – соединить в гармоничное целое расколотые части сознания Мирякуба и помочь ему обрести смысл жизни.

3. Озвученный монолог. У А. Чулпана озвученный монолог возникает в состоянии, когда мысль героя, облеченная в слово, настолько сильна, что Я- рефлектирующее уже не в состоянии удержать ее. Слова высказываются или, скорее, вырываются из уст героя в моменты большой радости или потрясения. Они еще не доросли до уровня диалога, так как не ищут отклика и не рассчитаны на понимание. Данный уровень отношений субъектов личности героя не сильно развит у Мирякуба, поскольку он очень активно участвует в диалогических отношениях с внешним миром. Умея держать себя в руках, он остается очень закрытым человеком, что тонко замечает Мария («Этот Джэкоб очень закрытый человек, ничего нельзя понять. Говорят, японцы бывают такими. Но разве он тоже не дитя Азии? Все они одинаковые!..»[xxix] (Чулпан, 2000: 193)). Поэтому все, что можно утаить, Мирякуб никогда не выскажет, а то, о чем нужно поговорить, он проговорит открыто и в расчете на понимание и положительный результат. Разве что те фрагменты, когда он много размышлял в поисках решения проблем мингбоши и время от времени произносил: «Оххо-хо»[xxx] (Чулпан, 2000: 97), можно считать примерами озвученного монолога.

Таким образом, можно утверждать, что Мирякуб как герой, находящийся в сложно развитой системе диалогических отношений с внешним миром, является важным примером героя своего времени – носителя расколотого сознания, в котором Я-активное и Я-рефлектирующее не являются цельными, а состоят из фрагментов, порой болезненно противоречащих друг другу. Так, ущемленное эго героя активизировало в нем деятеля, стремящегося исправить несправедливое по отношению к нему стечение обстоятельств, формируя своеобразный кодекс бизнесмена, смеющего попирать законы нравственности, против чего серьезно протестует часть его рефлектирующего сознания, основанного на мусульманских и – шире – общечеловеческих ценностях. Борьба между обоими субъектами сознания героя проявляется на таких уровнях диалогических отношений, как взаимодействие, не достигающее уровня речи, внутренний монолог/диалог и озвученный монолог. Более глубокое исследование проблемы диалогичности человеческого сознания в романе А. Чулпана «Ночь и день» способно многое прояснить в художественной системе писателя и в целом узбекской литературы ХХ века. Но уже сейчас можно утверждать, что роман «Ночь и день» доказывает, что А. Чулпан далеко опередил своих современников в понимании и решении проблем диалогизма.