Публикация книги М. Дэвид-Фокса (David-Fox, 2015), научного руководителя «Института советской и постсоветской истории» Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», на русском языке (Дэвид-Фокс, 2020) стала заметным явлением интеллектуальной жизни последнего времени. Научная новизна и теоретическая значимость данной работы обусловлены несколькими обстоятельствами.

Во-первых, тем, что российский читатель получает возможность изучить содержание весьма глубоких и содержательных дискуссий о специфике советского модерна, которые ведутся зарубежными исследователями. По словам М. Дэвид-Фокса, эти дискуссии выявили целый ряд противоречий, например, «между индустриальным обществом и отсталостью, между универсализмом и самобытностью, между Россией как частью Европы и Россией как единственной в своём роде страной» (Дэвид-Фокс, 2020: 47).

Во-вторых, несомненную научную ценность имеет и концепция самого М. Дэвид-Фокса, которая позволяет лучше понять модерность, идеологию и культуру на разных этапах существования СССР. В ее основе – преодоление тех крайностей, которые определяют расстановку основных теоретических акцентов в этой проблемной зоне. Перед учеными, которые занимаются анализом идеологического поля и культурных практик советского модерна, стоят довольно сложные задачи: выявить нелинейный характер взаимоотношений между универсализмом и спецификой, преемственностью и разрывами; достичь понимания того, как возможно существование и функционирование различных типов современных обществ (Дэвид-Фокс, 2020: 104).

В своих теоретических построениях автор отталкивается от продуктивных идей Ш. Эйзенштадта и его последователей (см.: Eisenstadt, 2000; Арнасон, 2021). Высказанная ими гипотеза о том, что существуют различные исторические пути в Современность и соответствующие им типы модерности, безусловно, нуждается в эмпирической проверке. Классическое понимание модерна как преимущественно европейского или североамериканского путей развития (см.: Parsons, T., Shils, E., Naegele, K., Pitts, J., 1961) сегодня представляется безнадежно устаревшим и избыточно идеологизированным. По существу, во многих классических теориях модернизации вольно или невольно ставится знак равенства между капитализмом и модерном, а все иные парадигмы культурно-цивилизационного развития рассматриваются как ущербные и тупиковые.

Очевидная ангажированность данной исследовательской позиции в работе М. Дэвид-Фокса подвергается обоснованной критике. Гораздо более перспективным, на наш взгляд, является предлагаемый им подход, в основе которого лежит представление о множественных модерностях как исторически сложившихся альтернативных путях в Современность (см.: Дэвид-Фокс, 2020: 47-105). Если исходить из тезиса о том, что модерн все-таки не идентичен капитализму, то становится возможной системная аналитика отнюдь не только буржуазных маршрутов в Современность. В качестве одного из наиболее интересных примеров здесь как раз и можно рассматривать СССР, генезис и эволюция которого вопиющим образом не соответствуют основным положениям классических теорий модернизации (см.: Parsons, T., Shils, E., Naegele, K., Pitts, J., 1961).

М. Дэвид-Фокс прослеживает определённую взаимосвязь между предреволюционным и советским типами модерности, которые проявляются, например, в остром неприятии капитализма и мещанства со стороны интеллигенции. Именно интеллигенция является тем внутренне противоречивым сообществом, которое в предреволюционной и советской России занималась производством и трансляцией смыслов. Отталкиваясь от этой очевидности, автор книги предлагает оригинальную концепцию интеллигентско-этатистской модерности (Дэвид-Фокс, 2020: 112-115). Ее суть заключается в идее построения цивилизации современного типа, но при полном отрицании буржуазности и капитализма.

Здесь мы сталкиваемся с несколькими парадоксами, которые обусловливают развитие самосознания и идентичности русской и советской интеллигенции во второй половине XIX и значительной части XX вв.

Первый парадокс – это нарциссическая любовь / зависть к Европе, которая проявляется сначала в тотальной идеализации, а затем в радикальном обесценивании основных культурных и цивилизационных достижений Запада. Порой эта болезненная амбивалентность присутствует в мировоззрении и текстах одного и того же мыслителя. То, что отношение к Европе является маркером культурно-цивилизационной идентичности русской и советской интеллигенции, не вызывает сомнений. Запад выступает не просто значимым Другим, а смысловым центром, отношение к которому разделяет интеллигентов на западников и славянофилов, либералов и консерваторов, космополитов и почвенников. Эти конфликтующие сообщества ведут непримиримую борьбу не столько с мифологизированным Западом, выступающим в благостной или демонической ипостасях, сколько друг с другом.

Второй парадокс заключается в стремлении интеллигенции служить народу / трудящимся массам и одновременно – переделывать этот объект поклонения в соответствии со своими умозрительными представлениями, которые оторваны от жизни (Дэвид-Фокс, 2020: 120-128). Следствием подобного подхода является не только сакрализация народа как источника высшей легитимации любых проектов в сфере духовного производства и массовой культуры, которое наблюдалось в предреволюционный и ранний советский период, но и очевидная народофобия, которая прослеживается на всем протяжении позднего советского и постсоветского периодов. Как и в случае с Европой, нарциссическая идеализация народа завершилась его закономерным обесцениванием, что не исключает его последующего превознесения в русле политтехнологического конструирования очередных «духовных скреп». Мифологизированные представления о народе являются основной предпосылкой возникновения тоталитарных идеологий и утопий, практическая реализация которых в СССР приобретает весьма зловещий смысл.

Третьим парадоксом являются отношения интеллигенции с государством, которые также носят предельно двусмысленный характер. С одной стороны, интеллигенты разными способами «борются» с государством, которое рассматривается как душитель свободы и источник всяческих бедствий, а с другой – пытаются использовать его возможности в собственных целях. На наш взгляд, характеристика советской модерности как интеллигентско-этатистской, на что совершенно обоснованно указывает М. Дэвид-Фокс, довольно точно раскрывает суть данного феномена.

Дело в том, что проект СССР действительно был задуман интеллигентами, а вот его практической реализацией занялось государство, точнее – партократия, бюрократический аппарат и карательные органы, которые решали свои задачи. «В политизированной и революционной форме прежнее горячее стремление к просвещению масс и искоренению филистерства рынка соединились с принудительной силой новой диктатуры» (Дэвид-Фокс, 2020: 129). Претворение советского проекта в жизнь заметно отличалось от исходного замысла. «Жесткий догматизм интеллигентско-этатистской модерности препятствовал рефлексии, не давая проанализировать происходящее с опорой на знания и опыт, поэтому вскоре закрыл советской системе путь к переменам» (Дэвид-Фокс, 2020: 115). Однако такое происходило не только в СССР.

Безусловно, М. Дэвид-Фокс не претендует на создание оригинальной концепции русской или советской интеллигенции. Однако его подход к интеллигенции как главному коллективному субъекту, создающему модерность советского типа, представляется весьма продуктивным. При всем своем паталогическом нарциссизме именно интеллигенция сумела спроектировать уникальный культурно-цивилизационный проект, который можно рассматривать как «альтернативный Запад» на протяжении значительной части XX в. Ее же представители (но уже во втором и третьем поколениях) приложили значительные усилия по демонтажу этого проекта. Но такова логика поведения любого «коллективного нарцисса»: идеализация – обесценивание – утилизация. А далее – поиск нового объекта для поклонения. И так – до окончательной потери собственной идентичности и полной гибели всерьез.

Особый интерес представляет разработанная М. Дэвид-Фоксом концепция идеологии, которая изображена как диффузная и многоликая. Она может существовать как политическая доктрина, философское мировоззрение, историческая концепция, наукообразный дискурс, религиозная вера или театральное действо (Дэвид-Фокс, 2020: 172-207). Подвергая справедливой критике наиболее влиятельные современные подходы к изучению идеологии, в частности, концепцию морфологического анализа М. Фридена (см.: Freeden, 2003), М. Дэвид-Фокс предлагает рассматривать ее как заведомо эклектичное явление, что позволяет анализировать не только разнообразные идеологические нарративы и практики, но и осуществлять герменевтическую реконструкцию «присутствия» разнообразных следов идеологии в кинематографе, музыке, театре, художественной литературе или живописи. «Осознание множественных возможностей определения и объяснения роли идеологии позволяет включить ее в более широкий исторический анализ» (Дэвид-Фокс, 2020: 220).

Большое внимание также уделяется культурной революции и противостоянию двух академий (см.: Дэвид-Фокс, 2020: 221-338). Согласно изложенным фактам, культурная революция рассматривалась большевиками как своеобразная война против отсталости, «которая должна была стать частью революционной дороги к социализму» (Дэвид-Фокс, 2020: 249). Ее направлениями были не только ликвидация безграмотности, развитие доступного массового образования или поощрение разнообразных форм пролетарской культуры, но и создание нового быта.

Коммунистическая академия (до 1922 г. – Социалистическая академия общественных наук, до 1924 г. – Социалистическая академия) рассматривалась большевиками как средоточие нового знания, на основе которого предполагалось преобразовать окружающий мир и создать Нового человека. В то время как созданная Петром Великим Академия наук выступала как своеобразная цитадель традиционной науки, которая первоначально была практически не восприимчива к революционным веяниям. Некоторые академики (например, великий И.П. Павлов) не скрывали своих политических взглядов и при каждом удобном случае ругали советскую власть. Попытка большевизации Академии наук не увенчалась успехом. Пикантность ситуации заключалась в том, что две академии довольно продолжительное время существовали параллельно, а потом произошло их слияние на основе поверхностной большевизации и своеобразного разделения труда. Номенклатурные «ученые» занялись «дальнейшей разработкой» марксизма, которая привела к его выхолащиванию, догматизации и смысловой деградации, а представители традиционной науки продолжили свои исследования, делая ритуальные поклоны в сторону господствующей идеологии.

На наш взгляд, зафиксированный М. Дэвид-Фоксом конфликт академий выражал традиционное для советского времени латентное противостояние партии и интеллигенции, власти и культуры, политики и науки. В этом противостоянии были свои положительные и отрицательные моменты.

Важной идеей М. Дэвид-Фокса является то, что модерность следует рассматривать как трансграничный феномен. Собственно, модерность в принципе не может существовать, не пересекая границы. Это касается как переноса ценностей и институтов модерна с ядра на периферию, так и той темпоральной границы, которая отделяет дореволюционную Россию от СССР. Здесь можно говорить о специфической преемственности через разрыв, которую А. де Токвиль рассматривал на примере соотношения Французской революции конца XVIII в. и Старого порядка (см.: Токвиль, 2008).

Не менее интересно на конкретных примерах проследить формирование интеллектуальных сетевых сообществ, которые взаимодействуют друг с другом на основе межличностных связей или публичных коммуникаций. При этом распространение идей, идеологий и практик модерна приобретает диффузный характер. Не только ядро воздействует на периферию, но и периферия воздействует на ядро, а общение выдающихся деятелей культуры способствует формированию нового качества связей и отношений.

В этом плане особенно любопытно проследить своеобразную «большевизацию сознания» ведущих европейских интеллектуалов, которые открыто выражали симпатию к СССР. Некоторые из них, например, знаменитый Р. Роллан, имели почти официальный статус «друзей» (Дэвид-Фокс, 2020: 354), что подразумевало не только их заметное присутствие в советской культуре, но и открытую поддержку советской политики за рубежом. И далеко не всем поклонникам советского строя удавалось избежать искушения его идеализации, которая не давала им увидеть отнюдь не всегда благостную реальную картину, например, «добровольно-принудительную» коллективизацию, террор и параноидальный поиск «врагов народа».

Кстати, интерес к СССР проявляли не только «левые», но и «правые» интеллектуалы и общественные деятели. Рассмотренная М. Дэвид-Фоксом история Э. Никиша, который оказался на перепутье между большевизмом и национал-социализмам, является наглядным подтверждением данного тезиса (Дэвид-Фокс, 2020: 381-452). И дело здесь не только в поверхностном сходстве двух антагонистических политических режимов, а в самой специфике этого странного и вывихнутого времени, которое инициировало запрос на конструирование массовых мобилизационных проектов, сплавлявших воедино идеи социализма и национального освобождения.

В целом же книга М. Дэвид-Фокса представляет собой самостоятельное научное исследование, в котором представлена не только оригинальная концепция интеллигентско-этатистской модерности, но и рассмотрены наиболее актуальные проблемы зарубежной историографии, которые позволяют отказаться от крайностей и по-новому взглянуть на культурно-цивилизационную специфику советского проекта. Голос автора порой растворяется среди множества голосов других исследователей, чьи публикации мало знакомы российским читателям, однако именно это обстоятельство делает рецензируемую работу наиболее интересной.