Введение

Вопросы об авторе имеют принципиально междисциплинарный характер. Литературоведение, герменевтика, философия творчества, психология творчества, юриспруденция и другие гуманитарные дисциплины предлагают свой взгляд и свои определения термина «автор». Даже если определение в строгом смысле не принадлежит к тезаурусу какой-либо дисциплины, оно содержит точки соприкосновения с ней. Определение может быть психологично, может опираться на филологические или правовые категории. Пример этому можно наблюдать в трех определениях А.П. Огурцова (Огурцов, 2009: 19). Нас же во всем многообразии семантических флуктуаций «авторского» интересует культурно-исторический компонент.

Фигура автора безусловно имеет хронотопическое измерение. Неслучайно такие классики отечественной филологии, как С.С. Аверинцев, В.В. Виноградов и Д.С. Лихачев, рассматривали автора в исторической динамике. Все они указывали на изменчивость авторства, обусловленную этапами развития культуры. К примеру, у В.В. Виноградова читаем: «Понятия автора и литературного произведения не являются стабильными для разных эпох истории народной культуры и литературы» (Виноградов, 1961: 27). Обращаясь к западной мысли, скажем, что большое внимание историческим интерьерам уделяла культурно-историческая школа искусствознания, видевшая автора в его биографической конкретике. Даже Р. Барт в своем программном эссе говорит об авторстве в исторической ретроспективе, упоминая первобытное общество и Новое время (Барт, 2008).

Таким образом, культурно-историческая эволюция автора представляется исследовательской очевидностью. Однако на более узкие вопросы об авторе нет конвенциональных ответов. Одним из самых спорных вопросов является появление автора. В какой культурно-исторический период он рождается?

Осознанное и неосознанное авторство

Прежде чем подойти к вопросу о рождении автора, нам следует вспомнить, что граница авторства в различных интерпретациях термина может быть сколь угодно широка. Если мы имеем в виду авторство как простое «соотнесение результатов деятельности» с субъектом (Грицанов, 2007: 6), то в этом случае вопрос появления авторства утрачивает остроту. Момент рождения такого автора может быть связан с рождением самого творчества. Не вызывает сомнений, что создатель наскальных рисунков был соотнесен своими родичами с результатом его деятельности.

Иная авторская ретроспектива возникает по мере усложнения термина. Если под автором понимать носителя творческого самосознания, творческой индивидуальности, ценностных установок, то в дописьменные эпохи об индивидуально-авторском начале приходится говорить с большой осторожностью ввиду того, что мы не можем достоверно оценить степень рефлексии художника о своем авторстве. Поэтому уместным представляется использование термина «неосознанное авторство». М.И. Стеблин-Каменский, употреблявший этот термин применительно к создателям скандинавских саг, понимал его как неосознанность границ личности и творчества, смешение художественного вымысла и правды в собственном смысле слова (Стеблин-Каменский, 2020). Осознанное же авторство предполагает власть над произведением. Такое понимание становления авторства созвучно с мыслью А.А. Веселовского о том, что «господство над содержанием и формой рождает самосознание певца» (Веселовский, 1989: 112). Разумеется, неосознанность не может выступать негативной характеристикой качества художественного материала. Она лишь указывает на отсутствие привычной схемы отношений между творцом, творением, пересказчиком, переписчиком и слушателем (читателем). М.И. Стеблин-Каменский настаивает на том, что в древнескандинавской литературе было и осознанное (скальды), и неосознанное (создатели саг) авторство.

Об осознанном и неосознанном авторстве писал и С.С. Аверинцев, используя другие категории. В своем анализе словесной культуры он выявил «всемирно-исторический поворот от дорефлективного традиционализма, характеризовавшего словесную культуру и на дописьменной стадии, и в литературах древнего Ближнего Востока, и у архаических истоков самой греческой литературы, к рефлективному традиционализму» (Аверинцев, 1981: 3). Не упоминая само авторство, С.С. Аверинцев далее пишет об осознании: «…существо этого поворота в том, что литература осознает себя самое» (Аверинцев, 1981: 3).

Для С.С. Аверинцева не существует осознанного автора, автора в полном смысле слова, до греко-римской Античности. На месте автора стоит авторитет мудреца, учителя, пророка, правителя. Этому суждению вторят некоторые современные исследователи. Н.А. Соколова пишет: «На Востоке, как и в любом традиционном обществе, ни один “сочинитель” не в состоянии помыслить себя автором» (Соколова, 2003: 252).

Совсем иную точку зрения об осознанности и авторстве находим у М.А. Коростовцева. В книге «Писцы Древнего Египта» он подробно останавливается на интересующей нас проблеме (глава «Проблема авторства в Древнем Египте») и доказывает, что за пределами античной литературы существовало не только авторство в виде именования текста, но и авторство в его осознанной полноте. В пример приводятся размышления илиопольского жреца Хахеперрэсенба: «Хахеперрэсенб хочет быть новатором в литературе, его не удовлетворяет обычное повторение уже много раз высказывавшихся истин, ставших банальными, он хочет найти “неизвестные... высказывания и изречения непривычные из новых слов, не бывших (ранее)...” и т. д. Это ли не творческие поиски автора?» (Коростовцев, 2003: 119). М.А. Коростовцев приводит примеры осознанного авторства, при этом из других приведенных им текстов очевидно существование авторства «по случаю», по должности.

Таким образом, мы можем выделить следующие позиции:

1) в древней литературе имеет место осознанное и неосознанное авторство (М.И. Стеблин-Каменский, М.А. Коростовцев);

2) осознанное авторство, возникающее на рефлективной стадии развития словесной культуры, не характерно для древней литературы за пределами греко-римской Античности (С.С. Аверинцев).

В связи с наличием этих двух позиций вопрос о рождении автора представляется нам задачей с двумя равнозначными, но противоречащими друг другу ответами:

1) в древних литературах появляются свои осознанные авторы;

2) мировая культура имеет единую точку отсчета осознанного авторства – Древнюю Грецию.

Культурно-исторический фон рождения автора

Из сказанного выше следует, что факт появления первых осознанных авторов в Древней Греции не является конвенционально признанным. Тем не менее едва ли какая-либо древняя культура может сравниться с греческой Античностью по масштабам проявления авторского начала. В связи с этим именно древнегреческая культура взята нами как некий образец, классика раннего авторства. Не случайно именно древнегреческие авторы считаются первыми классиками в истории европейской цивилизации, создателями первой классической литературы и философии.

Принято считать появление упомянутой литературы и философии частью «греческого чуда», куда входят достижения в области политики, искусства и науки. Авторство в уникальном для Древнего мира виде также представляет собой один из аспектов «греческого чуда». Ведь невозможно помыслить авторство само по себе, за рамками развития словесности, искусства и науки. Когда мы говорим о динамике авторства, мы как минимум имеем в виду изменения в обстоятельствах написания, бытования и восприятия текстов, а зачастую идем дальше и привлекаем иные культурные контексты. В данном случае нам важно зафиксировать, что древнегреческое авторство – органическая часть всей духовной культуры греков.

Но зачем нам нужно включение авторства в общую композицию древнегреческих достижений? Для того, чтобы найти общие предпосылки.

Наличие общих предпосылок у таких разных древнегреческих феноменов, как олимпийские игры, демократия, театр и т. д., не вызывает сомнений у исследователей, именующих всю совокупность интеллектуальных и материальных достижений «чудом». Рассмотрим, насколько эти же предпосылки будут релевантны по отношению к авторскому началу.

Первой предпосылкой будем считать переход от мифа к логосу, подробно рассмотренный в трудах Ф.Х. Кессиди (Кессиди, 2003). В его трактовке, сущность перехода состоит, в частности, в историческом движении от первобытного родового коллектива к племени, в котором появляются зачатки индивидуальности. Художественное мышление отделяется от мифологического. В связи с этим появляется литература – эпос и сказка. Вместе с образно-художественным получает развитие логически-рациональное мышление. Слитые воедино в мифе формы освоения мира (философия, искусство, религия, литература), приобретают самостоятельное значение.

Перечисленные пункты не могут считаться полноценным описанием глобальной культурологической темы, избранной Ф.Х. Кессиди. Они выбраны нами как наиболее применимые к нашему исследованию авторства. Осознанное авторство требует индивидуального самосознания. Именно в Древней Греции «на исторической арене появляется индивидуальность, элементы личностного начала, моменты личной инициативы, личного выбора» (Кессиди, 2003: 137). А.И. Зайцев также указывает на «формирование индивидуальностей, проявляющихся в разнообразных сторонах жизни» (Зайцев, 2000: 31). Это отнюдь не означает верховенства частного над общим, личного интереса над интересами коллектива. Политическая философия греков (как и сам хозяйственный уклад традиционного общества) однозначно ставит коллектив выше индивида. Тем не менее вместо коллективного мифосознания приходит индивидуальный логос, способствующей появлению отдельной творческой единицы – автора.

Автор сознает недостоверность своего рассказа, в отличие от достоверного мифа. Есть и другое важное отличие: «…в центре мифа некая коллективная судьба, <…> а не события из жизни отдельных людей» (Мелетинский, 1963: 24). Литература даже в самых древних ее памятниках интересуется частным, уникальным, хотя и находит в нем типическое. Итак, осознанный автор сам есть единица, отделенная от мифотворческого процесса, и плод его деятельности повествует о частном, а не о коллективном. Хотя последнее нельзя считать непреложным правилом.

Далее в процессе перехода от мифа к логосу обособляется литература как новая форма освоения мира. Первые попытки ее теоретизации предприняты Демокритом в сочинениях «О поэзии», «О Гомере», «О песни». Древнегреческую литературу нельзя считать частью культа, быта, воспитания. Такое слияние, характерное для Древнего мира, устраняется постановкой внутренних целей и правил.

Внешние по отношению к самой литературе цели определяли характер творческой деятельности и роль творческого субъекта на Востоке (роль жреца, правителя, мудреца, учителя), в античном мире мы видим самостоятельного автора, имеющего внутренние цели. У Аристотеля читаем: «Цель трагедии составляют события, сказание, а цель важнее всего» (Аристотель, 1983: 652). Таким образом, мы видим, как становление логоса предполагает утверждение индивидуально-авторского начала.

Еще одной предпосылкой является развитие письменности и ее демократизация: «Распространение письма в чисто интеллектуальном плане превратило со временем знания и культуру из привилегии жрецов и родовой аристократии в достояние всех граждан <…> С процессом демократизации знаний и культуры связано появление первых письменных сочинений философов, историков и поэтов, запись поэм Гомера и Гесиода и т. п. Греческая культура, приняв светский характер, поставила вместо авторитета традиции (обычного права) авторитет закона, вместо религиозного авторитета – авторитет человеческого разума» (Кессиди, 2003: 30). В этих словах иным способом выражена идея С.С. Аверинцева о переходе от авторитета к авторству. Авторитет свойствен богам как источникам божественной инициативы, источникам авторитетного слова, транслируемого людьми. Авторство же вполне соотносимо с человеком, не претендующим на особый духовный статус. В этом смысле роль практик письма в Древней Греции можно считать едва ли не решающей в появлении авторства как почти тривиального явления.

Распространение грамотности можно объяснить отказом от линейного письма (крито-микенский период), сложность которого переводила пишущего человека в разряд профессионалов – писцов. Алфавитная запись значительно более проста в освоении. Однако само по себе упрощение механики не могло бы привести к демократизации письма без демократизации общественно-политической сферы. Монополия государства на письмо, характерная для древних культур Востока, несовместима с полисной демократией, в которой «первичное образование граждан находилось за сферой внимания государства» (Петров, 1997: 173). Грамотность, как пишет М.К. Петров, «стала частью “гражданской доблести”» (Петров, 1997: 132).

Если древнеегипетская религиозная, научная и художественная литература создавалась в относительно закрытых сообществах писцами так называемых «домов жизни», то в Древней Греции социальная база письма несравненно шире. Доступ к письму имели ремесленники и даже рабы. Тем более высокой грамотностью обладали люди, так или иначе относившееся к искусству, к примеру, мастера-керамисты (Суриков, 2013). Благодаря их подписям предметы древнегреческого искусства обладают именной печатью авторства.

Следующей предпосылкой «греческого чуда» и расцвета авторского начала можно считать общественный престиж творческой деятельности (Суриков, 2013). Творческая слава, как и слава вообще, была одним из основных мотивов свершений: «Славный повсюду меж всеми людьми, Феогнид из Мегары» (Феогнид, 1999: 255), – так Феогнид предвещал свою славу. С этим можно связать отстаивание своего «авторского права». Точнее будет сказать: «права на авторскую славу».

Понятие авторства в контексте прав на признание уникального творческого вклада однозначно существовало в древнегреческой культуре как минимум с классической эпохи. Феогнид пишет: «Кирн! Мои поученья тебе да отмечены будут прочно печатью моей. Их не украдет никто, худшим никто не подменит хорошего, что написал я» (Феогнид, 1999: 255).

Демосфен, сознающий свое право на почесть, около десяти лет добивался золотого венка за надгробную речь о павших в битве при Херонее и добился своего речью «О венке». Д.А. Братусь в книге, посвященной исследованию истории авторского права, пишет о борьбе Демосфена: «Вот он – подлинный фундамент античных авторских отношений! На подобной неимущественной основе формировалось древнее авторское право» (Братусь, 2018: 92).

В последнюю очередь разберем предпосылку утверждения авторского начала, которая имеет меньшее значение для «греческого чуда» в целом, но предельно важна для погружения в проблему рождения древнего автора. Мы говорим о лично-именной матрице античной культуры. Термин «именная матрица» используется М.К. Петровым (Петров, 1997), однако применяется им относительно предолимпийского и олимпийского периода древней культуры. Эти периоды в хронологии М.К. Петрова предшествуют греческой Античности.

«Именная матрица» фиксирует наличие профессионально-именного социокода, нерасчлененных должностно-именных комплексов: «Везде и всюду имя мыслится вечным и неразрушимым, оно жестко определяет права и обязанности носителя в различных, иногда весьма многочисленных трудовых, социальных и бытовых ситуациях, сведенных в единый ритуал общественной жизни» (Петров, 1997: 21). Такая система представляет собой инерционную и стабильную память племени – социальный институт. Кроме того, именная матрица имеет связь с божественной генеалогией – именами обитателей Олимпа: «Ничего нельзя было бы ни объяснить, ни понять, не обращаясь к Олимпу, к связям с именем бога или к кровнородственным отношениям божественных имен» (Петров, 1997: 109).

Даже когда М.К. Петров пишет не о профессиональном или пантеистическом кодировании, а о «лично-именном социокоде», речь идет о доантичной социальной реальности: «Лично-именной социокод ближе всего к той исходной схеме социального кодирования, о которой мы говорили как о минимальных условиях социогенеза и в основе которой лежит имя-адрес, оно же – ячейка матрицы фрагментирования, оно же – знак, включающий индивида в социальность. Социокоды этого типа встречаются в охотничьих “племенных” или “первобытных” обществах. Отличительная особенность этих социокодов –наличие в них конечной по числу группы вечных взрослых или “охотничьих” имен» (Петров, 1991: 97).

Мы будем говорить о лично-именной матрице античной культуры в ином смысле. Для нас важно обратить внимание на именное кодирование достижений науки, искусства и философии, ведь именно такое кодирование позволяет говорить об утверждении авторского начала – авторского изобретения, произведения и даже мысли. Не случайно почти все диалоги Платона имеют именные названия. Если в XX веке М. Фуко найдет предельный масштаб авторства – учредитель дискурсивности (Фуко, 1996), то не будет ошибкой выделить авторский минимум – автор, сведенный до мысли, изречения. Таких авторов реконструирует Платон в кругу Сократа, наделяя мысль именным кодом.

Социокультурная память греков сохранила также имена людей, не оставивших ни материального, ни духовного наследия (олимпиоников), и даже те имена, которые непременно следовало забыть (Герострат). Список известных поныне древнегреческих спортсменов, стратегов, ораторов, скульпторов, логографов и поэтов гораздо длиннее гомеровского каталога кораблей. Объяснить это исключительно сохранностью древнегреческих памятников духовной культуры у римлян и арабов было бы большим упрощением. Счет найденных месопотамских табличек идет на десятки тысяч. Тем не менее нам не приходится говорить о тысячах авторских имен. Тексты Древнего Востока зачастую безличны, т. к. имеют административный характер, а достижения науки, искусства, как и целые технологические сферы носят божественные, а не земные имена (об этом пишет М.К. Петров). В античной Греции мы наблюдаем иное – сохранение имени как признание индивидуального человеческого вклада в достижения любой сферы жизни. Поэтому, исследуя Античность, мы видим не «суровый пафос безличного порядка» (Аверинцев, 1996: 39), а полифонию личностей, образующих антропонимически обозначенную среду.

Заключение

Поиски культурно-исторической эпохи рождения автора заставили нас обратить внимание на важнейший признак авторской деятельности – осознанность. Пользуясь разной терминологией, исследователи пропускали историю авторства через фильтр осознанности и приходили к противоположенным выводам. По мнению М.И. Стеблин-Каменского и М.А. Коростовцева, в древней литературе имело место осознанное и неосознанное авторство. С.С. Аверинцев, напротив считал, что осознанное авторство, возникающее на рефлективной стадии развития словесной культуры, не характерно для древней литературы за пределами греко-римской Античности.

Признавая неразрешимость этого противоречия, мы все же выбрали Античность как наиболее показательный, классический пример утверждения авторского начала.

Переход от мифа к логосу объясняет появление индивидуального творческого самосознания, действующего в рамках обособленной и теоретизированной литературы. Коллективное безавторское мифотворчество уступает место индивидуально-авторскому – научному и художественному. Другая предпосылка указывает на радикальное увеличение субъектов письма. Бурное и почти повсеместное развитие грамотности заставляет говорить о семиотической революции (Петров, 1997: 136) в классическую эпоху древнегреческой культуры. Демократизация и деритуализация письма также обеспечила революцию авторства. Автор-авторитет, источник авторитетного и утверждающего слова или божественного откровения, уступил место автору с маленькой буквы – автору-человеку.

Общественный престиж творческой деятельности, уважение к результатам интеллектуального труда дают нам право искать в Древней Греции первые зачатки авторского права, еще не обретшего имущественную основу. Это право на признание и славу в качестве автора конкретного произведения. Лично-именная матрица античной культуры сохранила для последующих поколений бесчисленное множество авторских имен, наделив общественные, научные и художественные достижения антропонимическим кодом.

Таким образом, генезис авторства во многом обусловлен теми же культурными факторами, которые называются при рассмотрении «греческого чуда». Рождение автора занимает место в ряду иных рождений (гражданина, политика, спортсмена) и имеет с ними единый культурно-исторический корень.