В конце XIX – начале XX столетия в России формируется культура, получившая название Серебряный век, которая может прочитываться как единый текст (подробнее см.: (Едошина, 2006). Одна из центральных проблем этого текста культуры была связана с переоценкой в понимании взаимоотношений автора, его произведений и публики: «Кажется, что все, копившееся в течение века Золотого, вдруг подверглось переосмыслению, послужив мощным импульсом к рождению новых форм в художественном творчестве» (Едошина, Осипова, 2022: 108). Отсюда – пристальное внимание к тем, кто эти формы создает, что, в свою очередь, становится предметом специальной рефлексии, как, например, в трудах П.П. Сувчинского.

Надо заметить, что Петр Петрович Сувчинский был человеком весьма разносторонним: историк, музыковед, философ-евразиец, публицист, литературный критик, пианист, меценат, общественный и политический деятель^[1]. Обширность познаний позволила Сувчинскому объективно и убедительно представить личность в потоке истории, что позднее И.С. Кон определит как «культурологию личности»^[2]. Пристальное изучение Сувчинским художественных произведений и биографий их авторов проявляется в том, что он выделяет два типа творческой личности: первый тип определяется биографией, второй – сугубо художественными способностями.

Так, Сувчинский отмечает, что именно биография предопределила специфику текстов В.В. Розанова: «Вся вывороченность и назойливое, циничное интимничание Розанова определились нелепостью его биографии, которую ему, подобно Толстому, не удалось изменить. Он всю жизнь, как в ознобе, продолжал под ударами и тисками человеческой руки, кривлялся и извивался в пожатии каменной десницы с того света, лишь делая испуганно вид, что живет и ощущает со всеми и подобно всем» (Сувчинский, 1927: 290).

Именно тесной связью биографии и текста, по мысли Сувчинского, определяется жанровая специфика прозы Розанова: «Он только “накрывает” и судорожно фиксирует свои наблюдения над собой, что и определяет фрагментарность его литературных приемов» (Сувчинский, 1927: 291).

В пределах указанной типологии творческой личности Сувчинский выделяет возрастные этапы, в которых проявляются характерные черты личности: юношеский, зрелый и старческий.

Розанова в качестве творческой личности Сувчинский относит к юношескому типу, поскольку находит в нем «недостаток духовной сухости и четкости» (Сувчинский, 1927: 292). Розанов весь, целиком пребывал во власти жизни, отчего его жизненный путь напоминал хаос, который ему так и не удалось побороть. В литературных трудах его навсегда сохранился юношеский запал, потому, по мысли Сувчинского, Розанов в своих текстах (особенно с церковной тематикой) «юродствовал и кощунствовал на людях, в гуще городской и церковной обывательщины, топтался и задирался среди людей, которые были по отношению церкви “своими”» (Сувчинский, 1927: 292).

Подводя итоги, Сувчинский пишет: «Среди стольких пустоцветов и несостоявшихся духоводителей, только Толстой и Розанов – своим человеческим ростом – могут действительно учительствовать в будущее. Но это будущее должно, обновлением всей культурной традиции, застраховаться и от возможности новых срывов, подобно тем, что пережил Толстой и Розанов. Эти срывы суть факты не только биографические, но и культурно-исторические» (Сувчинский, 1927: 293).

Наблюдения Сувчинского ценны тем, что, обнаружив связь биографии Розанова с его творчеством, он не делает из этой связи фетиша, указывая на значимость культурной традиции. В эпоху Серебряного века одной из новых форм этой традиции становится сборник, маркированный ярко выраженными личностными коннотациями: субъективной мыслью автора, динамизмом и концептуализмом. В результате в сборнике как форме репрезентации фокусируется «состояние художественного сознания в определенное время, актуализируя незавершенность самого процесса» (Едошина, 2022: 70).

Одним из создателей сборника как формы представления личности был П.П. Перцов (1868–1947) – писатель, мыслитель, искусствовед, литературный критик, журналист. Сначала им совместно с двоюродным братом был издан сборник современных (практически неизвестных) поэтов под названием «Молодая поэзия» (1895). Затем он собирает в единый сборник стихи поэтов XIX в. под названием «Философские течения русской поэзии (со статьями С.А. Андреевского, Д.С. Мережковского, Б.В. Никольского, Bл. Соловьева и собственными)» (1896), где впервые русская поэзия понимается много шире, нежели сугубо поэтическое творчество. Наконец, Перцов обращается уже к одному автору, тогда только начинающему – Д.С. Мережковскому, предложив к изданию его «Вечных спутников» как единый текст (1897).

После выхода в свет «Вечных спутников» Перцов решает обратиться к одному из известных уже журналистов – Розанову с предложением опубликовать его статьи, собрав их в тематические сборники. Первое знакомство издателя и автора состоялось в Петербурге. Когда Перцов впервые увидел Розанова, то внешне он показался ему типичным учителем (Николюкин, 2018: 174). Однако впечатление это было обманчивым, они нашли общий язык.

Ко времени предложения Перцова у Розанова был опыт собственного неудачного издания своей философской работы «О понимании» (1886), не нашедшей какого-то значимого отклика у современников. Более удачными были издания Н.Н. Страховым розановских трудов «Место христианства в истории» (1890) и «Легенды о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского» (1891). Возможно, все указанные обстоятельства сыграли свою роль в том, что Розанов ответил согласием на предложение Перцова, отдав ему все права на отбор статей, их правку, изменение названий. Он признается потом: «За крайним утомлением, я не принимал ни советом, ни даже взглядом участия в этом первом издании избранных трудов моих» (Николюкин, 2018: 173). Так появляется на свет сборник «Сумерки просвещения».

Отбирая статьи Розанова для сборника «Сумерки просвещения», Перцов тщательно работал над ними как редактор, стремясь придать текстам большую четкость в изложении мыслей, сокращая громоздкие конструкции, меняя подчас названия. Перцову импонировала самая розановская манера через конкретное видеть общее. В этом плане не просвещение как таковое было предметом размышлений Розанова, а то, каким образом следует устроить образование, чтобы знания соединялись в нечто целое, чтобы ученики читали не пересказы трудов, а сами труды, чтобы просвещение перестало пребывать в «сумерках». Ведь слово «сумерки» связано с таким глаголом, как «меркнуть». Сумерки – это «упадочное состояние» (Ушаков, 2008: 592).

Все эти мысли Розанова нашли отклик в Перцове, потому он стремился как можно точнее передать глубину розановской мысли, не теряя при этом ее оригинальности. И ему это удалось. Книга вызвала живой интерес у современников. О Розанове заговорили. Позднее Розанов учтет этот опыт и будет сам издавать сборники. Он «собирал свои уже изданные или по каким-то причинам не изданные статьи, располагая их в определенном порядке так, что в целом они складывались в единое содержание» (Едошина, 2020: 70).

В сборнике «Сумерки просвещения» нашли отражение и годы учения самого автора, и его педагогическая работа. Однако, несмотря на этот весьма значительный опыт, Розанов сохраняет в себе не только юношеский запал, но и юношеский максимализм. Подобно ученому, он создает «в колбе» идеальные условия для опыта, помещая в эту условную «колбу» самую школьную среду. Уже в самом подходе проявилась свойственная Розанову неординарность мышления, его особое умение через понятийный статус открывать сущность предметного мира, подчас в предметах самых пустяковых, самых незначительных.

Подобный подход базировался, как отмечал Н.Н. Страхов в одном из писем к Л.Н. Толстому, на том, что у Розанова «много ума, души и самое сердечное сочувствие» (Переписка Л.Н. Толстого и Н.Н. Страхова… Т. 2. Кн. 1, 2023: 538). В то же время Страхов с горечью указывает на неумение Розанова обращаться со своим талантом: «Я все боюсь за него, как будто он в постоянной опасности. Он далеко не здоровый человек, и сам за собой, кажется, смотреть не может. А я-то когда-то воображал, что это – крепкий молодец, провинциальный учитель гимназии, привыкший к своей глухой жизни! Оказался – мухортик, очень милое и очень слабонервное существо» (там же: 515).

Розанов соглашался с критикой в свой адрес: «Эта дьявольская во мне темнота, не знаю, что с ней делать; ведь я понимаю, что она не оттого, что я излишне умен; это все мое красноречие. Не умею ничего писать в простоте» (Розанов, 2001: 307). Но как творческая личность он знал и другое: «Удивительно, как иногда пишешь не то, что ожидаешь что пишешь» (Розанов, 2001: 309). Возможно, условием написать не то, что ожидаешь, и был юношеский максимализм, не знающий преград, абсолютно доверяющий своим интуитивным прозрениям.

Надо сказать, что Л.Н. Толстой не разделял точку зрения Страхова о даровитости Розанова, особенно в журналистике: «Мне его статьи <...> кажутся очень противны. Обо всем слегка, выспренно, необдуманно, фальшиво возбужденно и с самодовольством ретроградно. Очень гадко» (Переписка Л.Н. Толстого и Н.Н. Страхова… Т. 2. Кн. 1, 2023: 350). Позднее с ним согласится и Страхов: «Теперь я махнул рукой на Розанова: не будет от него ничего истинно хорошего, и виновата – наша глубокая необразованность. Можно быть даровитым, можно кончить курс в Московском университете, переводить Аристотеля, писать о Достоевском и т. д. и не иметь самых элементарных понятий о праве и религии, остаться малым ребенком в самых существенных вопросах» (там же: 413).

Но, возразим Страхову, когда Розанов обнаруживает в обыденном божественный смысл, ему (а следом – читателю) открывается, что нет четкой грани между духовным и материальным миром. Здесь он оказывается на тех же позициях, что Страхов: религия определяет жизнь человека. Но ведь жизнь проявляется в разных формах, подчас мизерабельных до отвращения, и все это – в пределах культа, который, по Розанову, есть «предпочтение некоторого всему остальному» (Розанов, 1899: 29). В личности Розанов различает разные культы: семью, дом, народ, Родину и Бога.

Рассуждая о месте Церкви в жизни русских людей, Розанов позднее напишет: «Церковь – это все мы; Церковь – я со всеми и мы все с Богом; Кто любит народ русский – не может не любить Церкви. Потому что народ и его Церковь одно. И только у русских это – одно; Церковь научила всех людей молиться. <...> Без духовенства – погиб народ. Духовенство блюдет его душу» (Розанов, 1990: 108). А истоком этих мыслей является сборник «Сумерки просвещения», в котором вне Церкви воцаряется «культ смерти» как характеристика творческой личности. Потому Розанов указывает на две культуры, противостоящие друг другу и влияющие на творческую личность: религиозно-церковную и светски-позитивисткую. Первый тип культуры Розанов относит к истинно русской, а второй тип культуры, по его мнению, соответствует европейской. В качестве одного из примеров он сравнивает отношение к усопшему в русской и европейской культуре. В результате приходит к выводу о почитании усопшего и уважении к традициям похорон в русской культуре. В европейской же культуре аналогичный обряд именует «лошадиным» а участников – «ослами», что позволяет говорить о десакрализации культуры.

Подход Розанова к пониманию существа культуры лежит в основе его определения творческой личности, что находит отражение в сборнике, его структуре, его содержании. Размышляя о существе культуры, Розанов неизбежно приходит к проблеме человека, его воспитания и образования. Здесь, по его мнению, главенствующую роль играют семья и Церковь: «Воспитание есть долг семьи, забота прихода; и нельзя, не развращая их, снимать с них этого долга» (Розанов, 1899: 49). Хотя современники Розанова видели в нем дилетанта в вопросах обучения. Отчасти не без основания, так как и в гимназии, и в университете на занятиях он был рассеян и невнимателен, только некоторые лекции находили отклик в нем. Розанов ждал от университетской жизни посвящения в науку, но вместо этого испытывал скуку, недовольство рутиной, преподавателями и получаемыми знаниями, никак не связанными между собой. Потому, возможно, рассеянность его была вполне сознательной, а подлинные знания давало ему только самообразование.

Таким образом, биографический аспект определил специфику сборника «Сумерки просвещения». Обращаясь к проблемам образования, В.В. Розанов видел их сквозь призму собственных жизненных перипетий. Это и школьные годы, прошедшие в гимназиях разных городов, и обучение в университете, и собственный опыт учительства. Собранные Перцовым в единое целое статьи Розанова о просвещении, по существу, представляют Розанова как мыслителя, умеющего не только увидеть «сумерки» просвещения, но и показать пути «просветления». Отнесение Сувчинским розановского творчества к юношескому типу раскрывает источник того особенного, чисто розановского, непосредственного (обонятельного и осязательного) восприятия бытия, просвещения в частности. Сборник «Сумерки просвещения» является органической для Василия Розанова художественной формой репрезентации личности в эпоху Серебряного века, увиденной и представленной его современником Петром Перцовым.