Введение

Концептуализация познания в современных интеллектуальных реалиях выступает одним из самых острых запросов. Кризис обоснования когнитивных стратегий провоцируется расширением «аксиологии пустоты» (Бардамова, 2021: 204), где утопают, среди прочих, и лингвистические проекты миропознания. В связи с этим представляется важной и актуальной активация таких ресурсов познания, в которых когнитивные стратегии выстраиваются на четком структурно-смысловом фундаменте, проверенном идейно-интеллектуальными вызовами времени и способном раскрывать перспективы результативного познания. Одним из таких направлений видится теологическая (теологосная) поэтика (тео-поэтика), в которой органично слиты и верность познавательной традиции, и концептуальная целостность, и познавательная результативность, и методологическая выверенность. Представляется, что рассмотрение тео-поэтики как одной из форм когнитивных стратегий позволяет раскрыть новые аспекты духовно-познавательной роли языка в концептуализации и категоризации мира, способствует выявлению самобытных когнитивных признаков, характеризующихся опорой на религиозно-поэтическое мировосприятие и открывающих возможность построения таких алгоритмов познания, в которых религиозность и когнитивность оказываются продуктивно соположенными и концептуально гармонизированными.

Особую значимость обретает генезис понятия «теологическая поэтика», который, вобрав традиции теолого-поэтической эстетики – от августиновской поэтической «ритмичности» (В.В. Бычков) до тео-поэтических «фигур» Х. Бальтазара (Carpenter, 2012), – позволяет вернуть подлинный смысл ποίησις как процессу создания нового. Методологический синтез «теологического» и «поэтического» определяет контуры понятийных границ теологической поэтики, которая выступает и как система знаний, и как вид научно-теологической деятельности, и как духовно-социальный ресурс.

Тео-поэтика заявляет свои духовно-эстетические и гносеологические права на конкретную научную область, где встречаются поэзисное и теологическое, область теологического знания, основания которого разрабатываются уже не одно десятилетие в работах А. Уайлдера (Wilder, 1976), Д. Миллера (Miller, 1989), С. Хоппера (Hopper, 1992), Л. Круз-Вилалобоса (Cruz-Villalobos, 2015) и многих других. Поэтому можно уверенно заявлять, что теологическая поэтика опирается на достаточно представительную научную традицию и должна быть более заметно представлена в отечественной теологии.

Когнитивный «стандарт» тео-поэтики

Неизбывная родственность Богопознания и поэтического слова, открытие самой возможности Богопознания через смысловые асимптоты поэтики выступает опознавательным знаком своеобразного пути развития богословия: через поэтику – поэтику Библии (Alter, 1985), поэтику святоотеческого наследия (Аверинцев, 1997), литургическую поэтику (Седакова, 2017), поэтику самого богословия (Левшун, 2009)… – к чаемой встрече с Божественным. При этом тео-поэтика как форма Богопознания презентует свой познавательный ресурс, предстает в виде определенной когниции с теологическими смыслами укорененного «пред-понимания» в языке (Демьянков, 2005: 5), когниции глубоко религиозной, направленной ко всей полноте познания, определяемого религиозным миропониманием. Под когнитивной тео-поэтикой понимается единство церковно-богословских и литературоведческо-методологических норм и принципов, рассматривающих поэтический текст как творческое познание духовной реальности, основанной на признании Божественного творения и смыслосформированности бытия, соотнесенного с Божественной волей (Колесников, 2014: 6).

Тео-поэтическая когниция полностью соответствует категориальным параметрам когнитивной среды («когнитивная среда – это порядок, способ упорядочения отношений с миром» (Широнин, 2013: 7)), и вместе с тем обладает уникальным, заложенным в «инструментарии» богословия, интерференциональным свойством по расширению спектра отношений с реальностью. Способность теологии служить «посредником между религией и культурой» (Lonergan, 1973: 22), всеприсутствие теологического мироотношения в каждой страте культуры придают тео-поэтике как художественно-творческому представителю богословия право на построение особой когнитивной среды.

Теологическая поэтика, активирующая религиозный ресурс слова, способна задавать новые горизонты миропознания, учитывая весь многообразный опыт тео-поэтической симфоничности: «В основу литургической поэзии положена ясная память о некоторой большой цельности, о повышенной связности всего со всем: слова со словом, образа с образом, одного эпизода из Писания с множеством других. Можно сказать, что речь здесь развивается не линейно, “одно за другим”, а симфонически: “все одновременно со всем”» (Седакова, 2017: 24). Просторы всеобщности, которые присущи тео-поэтике, позволяют кардинально преобразить установившиеся парадигмы отношений с реальностью, придают вселенский масштаб категоризации, изменяя само представление о человеке. Если принять тезис одного из теоретиков когнитивной поэтики Дж. Лакоффа: «Понимание того, как мы осуществляем категоризацию, является необходимым для понимания того, как мы мыслим и как мы действуем, и следовательно, необходимым для понимания того, что делает нас человеческими существами» (Лакофф, 2004: 20), – то познавательная категоризация, производимая тео-поэтикой, открывает возможность не только человеческой, но и Божественной категоризации мира, дает возможность через религиозно-поэтическое слово увидеть форму Божественного мироустройства.

Познание мира, во вне-религиозной поэтике разделенное на множество эпистемологических этапов и когнитивных фильтров (в частности, сложный алгоритм «от абстрактного предложения через конкретное предложение к высказыванию» (Юрченко, 2000: 165)), в тео-поэтике осуществляется выходом напрямую к религиозным смыслам, к смыслам встречи с Божественным. Усложненная фильтрация познания в а(анти-)теистической когниции отсеивает в человеческих словах эхо Божественного, абстрагируется от Божественного «стандарта» миропознания. Тео-поэтика моделирует ситуацию «пропитывания» Божественным личного опыта творческого познания, при этом, конечно, сохраняя своеобразие результативности персональной встречи с Божественным проявлением. Через тео-поэтику становится возможным перезагрузка форматов Богопознания, включение таких форматов в когнитивную среду, при этом минуя излишние, интерпретационно-фильтрующие звенья познания.

Обращение к религиозным смыслам напрямую позволяет теологической поэтике в ее лучших образцах продемонстрировать подлинное предназначение языка, когда «язык – это не знаки, а знание знаков» (Щедровицкий, 2005: 280). «Знание знаков» – знаков пророчеств, мистических знаков, знаков духовной символики… – как поэтическая воплощенность религиозных смыслов и есть основополагающая когнитивная особенность тео-поэтики. Тео-поэтика обнажает сложность знания самого знака, но не выстраивает нарочитую сложность подходов к знакам, свойственную вне-религиозному познанию. Тео-поэтика сохраняет верность внутренней сложности поэтического текста: «В свете когнитивной парадигмы художественный текст осмысляется как сложный знак, где средствами языка репрезентируется индивидуально-авторская концептуальная картина мира. Однако сложность данной научной проблемы заключается в многогранности художественного (поэтического) языка, который является одновременно и способом передачи информации, и материалом искусства» (Маслова, 2014: 26), – но при этом расширяет когнитивные возможности за счет подключения ресурса Богопознания.

Фокус сложности познания переносится тео-поэтикой на личностное восприятие текста, на духовную результативность процесса чтения: «…акцент ставится не столько на анализе текста, сколько на анализе чтения <…> проблематизация чтения, в свою очередь, сводится к учету разного рода контекстов, а когнитивная поэтика понимается как анализ релевантных контекстов – стилистики и литературных приемов, знаний и верований, фигуративности поэтического языка» (Stockwell, 2002: 11). Не текст (даже самый интеллектуально или образно насыщенный, даже переполненный отточенными дефинициями или яркими образами), а читатель-человек выступает главной целью теологической поэтики, предлагающей сотериологические перспективы именно личности, а не «букве» (2 Кор. 3:6). В таком призвании и раскрывается сущность тео-поэтики: через сотериолого-личностный подход преобразить «стандарты объективности и правильности» («correctness», «rightness» (Goodman, 1978)) в сторону приближения к Божественному «стандарту» познания, в сторону отказа от позиции «невозможности» (Лакофф, 2004: 345) соотнесения контуров Богопознания с когнитивной средой реального мира. Тео-поэтика позволяет пойти по пути познавательного обожения, включая религиозные смыслы в когнитивные процедуры, открывает такое направление познания, при котором «стандарт Божественного видения» (Лакофф, 2004: 345) становится ближе и реальнее.

Познание, основанное на религиозной когнитивности (и явленное в яркой художественной форме именно в тео-поэтике!), способно соответствовать самым актуальным задачам познания, стать тем самым когнитивным шансом, о котором все настойчивее говорит современность: «…у нас еще есть шанс заново, и без ложной патетики, утвердить идею познания как главного средства, выработанного социумом для выживания рода человеческого» (Автономова, 2017: 54). Именно Богопознание через поэтический текст активирует потенциал выживаемости, сформированный тысячелетней историей христианства, выжившего в сложнейшие исторические периоды, в том числе и за счет активации тео-поэтических ресурсов.

Значимость тео-поэтики для культурного выживания определяется ее тесной связью с богословской методологией, оттачиваемой веками в условиях самых разных цивилизационных вызовов. Тео-поэтика включает в себя и процесс герменевтического сопоставления, и нормативность религиозного сознания, и обретение сотериологической цели (Польсков, 2010: 100). Структурированность богословской методологией придает тео-поэтике масштаб онтологического познания, органично задействующего целый спектр когнитивных стратегий, основанных на онтологии, признающей, что «миропорядок поддерживается извне некими высшими силами; гносеологии, в которой акт познания причастен религиозному опыту; принципах “верующего мышления” <…> на признании последних причин бытия <…> понимании смысла научного творчества как космического акта и продолжения Божественного творения мира» (Воденко, 2012: 12). В сложном союзе богословской методологии и поэтических принципов рождается уникальная парадигма когнитивных задач, формулируемых тео-поэтикой, способной в своей потенциальной открытости создавать новые когнитивные «бленды» («бленды дают возможность не “приращения смысла”, не появления нового знания, а адаптации уже существующего знания к опыту обычного человека, рядового носителя языка и культуры» (Глебкин, 2013: 171)), восстанавливающие изначальное знание о Божественной сущности бытия.

Спектр когнитивных задач тео-поэтики

Открытость «блендирования» познания через тео-поэтику проявляется и в задачах по совершенствованию религиозно-семантических построений, в уточнении взаимодействия человеческих слов и действительности, соотнесенности вербальных смыслов и социальной динамики, отнесенности слов и эмоций (Пинкер, 2016: 12). Религиозная семантика тео-поэтики как раз и наделяет условно «новыми» (как «новое небо» и «новая земля» (Откр. 21:1)) смыслами познавательные линии, разворачивающиеся в тео-поэтических текстах.

В число когнитивных задач теологической поэтики входит и создание прототипических «стандартов» ценности поэтического произведения, путем переосмысления в религиозно-аксиологическом ключе – прежде всего в контексте взаимоотношения святости и реальности – теории прототипов, которую, например, «А. Ричардсон связывает с вопросом о литературной ценности произведения, указывая, что именно благодаря этому качеству прототипические поэты могут выступать в качестве референциальных точек категории» (Лозинская, 2007: 19). Через поэтическое описание, в частности, реалий святости (в широком спектре от «шествия по небу» у Григория Богослова («О человеческой добродетели») до шествия «над бороздами покаянных слез» Ольги Седаковой («Варлаам и Иоасаф»)), как раз и возникает пунктир шагов-«точек», референцирующих категории литературной ценности. Ценность литературного произведения в тео-поэтическом контексте определяема как результативный поиск когнитивных возможностей воплощения святости в реалиях действительности, как форма познания святости глубинными слоями сознания через поэтический текст.

Прототипичность выводит теологическую поэтику к праксисно-этическим задачам по формированию «методов изображения сознания персонажей в нарративных текстах» (Margolin, 2003) и «способов создания характеров» (Culpeper, 2001). Религиозный подвижник как ключевой характер-персонаж тео-поэтики являет собой особый тип познания, показывающий и доказывающий через свою святость практическую результативность когнитивной стратегии тео-поэтики. Уникальность тео-поэтики проявляется в том, что она способна в силу вселенской открытости и метафизического всеприсутствия идти параллельно по двум линиям когнитивно-стратегических перспектив – и по пути «стратегии усложнения структуры знаний», и по пути «стратегии регулирования отношений между концептами комплексного формата знаний» (Фурс, 2018: 77). Первый путь прокладывается тео-поэтикой в русле усложненной богословской методологии, представляющей собой образец «сложной структуры знаний»; второй – на основании духовно-когнитивной мобильности тео-поэтики, позволяющей конфигурировать продуктивные отношения между концептами знаний.

Праксисная результативность тео-поэтических когниций определяема тем, что тео-поэтика блендирует концепт как корпускулу знания и художественный образ как «конфигурацию единиц знания, предполагаемые или реализованные межконцептуальные связи» (Маслова, 2014: 59). Тео-поэтический образ – это одновременно и познавательный концепт Боговидения в типологической структуре художественных концептов: от чувственно воспринимаемого ядра поэзии (к примеру, тео-стихия чувств в Песни песней) через логико-перцептивные доминанты поэтико-богословских систем (поэтические каноны Андрея Критского) к образно-эмоциональным концептам (религиозная поэзия Ломоносова и Державина); и вместе с тем тео-поэтичность – это художественный образ «как один из вариантов представления художественного (поэтического) концепта в языке художественного (поэтического) текста и значимый элемент текста» (Маслова, 2014: 61). Органичное сочетание когнитивности и художественности позволяет тео-поэтике перемещаться по всей шкале человеческого опыта (achieve Human Scale), придавая когнитивным процедурам («сжимать то, что разнесено; достигать проникновения в сущность вещей; усиливать значимые связи; составлять из событий историю; идти от Многого к Одному» (Fauconnier, Turner 2002: 312)) результативность миропознания.

Из способности теологической поэтики когнитивно «возлетать» по различным шкалам и линиям развития рождается метазадача познавательного «стандарта»: создание совершенного – идеального! – языка тео-поэтики. Право на создание языка когнитивного совершенства не может исключительно принадлежать рациональности и радикальной логичности, модели идеального языка в концепциях Г. Фреге или Б. Рассела, при всем различии их позиций, претендуют на описание идеального языка только в рамках позитивистского логицизма (парадокс Рассела показывает ограниченность рацио-языка даже в обозначенных форматах), а потому за гранью рационального остается поле для создания «иного», тео-поэтического, идеального языка познания. Параметром совершенного тео-языка становится именно его духовно-когнитивная открытость (в том числе и открытость к критике за подобную мобильность), которая парадоксально возвращает в тео-лингвистику человечность как норму познания, актуализирует – через тео-поэтику в том числе – когнитивную значимость «существования сущностей более высокого порядка, чем воспринимаемые индивидуальные вещи» (Селларс, 2002: 111) (курсив автора. – С.К.). Тем самым, принципиальная возможность создания «идеального» языка за счет ресурсов сверх-рациональности и сверх-эмпиричности имеет право на существование, а тео-поэтика способна предоставить «материалы» для построения концепции совершенного («как совершен Отец ваш Небесный» (Мф. 5:48)) языка познания.

В фокусе метазадачи по созданию идеального тео-поэтического языка формулируются и под-задания, проявляющиеся на самых разных уровнях познания, например, даже в такой, казалось бы, далекой от поэтической сферы области, как социальная инженерия. Так, проблема формирования духовного «когнитариата» (Срничек, 2019: 28), то есть интеллектуалов в сфере духовности, занятых целенаправленно и профессионально познанием, может быть описываема и в категориях тео-поэтики. Примером может служить религиозная поэзия Исаака Сирина в «Постнических словах» или Грегора Нарекаци в «Книге скорбных песнопений», где поэтически был изображен человек, посвящающий свою жизнь Богопознанию. Актуальность и востребованность образа христианского «когнитария», выстраивающего свою познавательную стратегию на основании «возлетания» тео-поэтических смыслов, показывает результативность тео-поэтики в ее активации сверх-политических и даже сверх-исторических ресурсов.

Но, конечно, более близкими для теологической поэтики выступают задания по преображению мировоззренческого инструментария когнитивности. Закономерно, что построение особой тео-поэтической модели познания начинается с языковых уровней, с презентации поэтического «синтаксиса Бога», «бесконечного синтаксиса» (Ross, 1986), в котором преодолевается эмпирический предел языкового познания. Порог опыта, лежащий в основании вне-религиозного познания (что признается даже рацио-когнитарием Дж. Лакоффом: «…опыт в существенном отношении структурирован до и независимо от образования каких-либо концептов. Существующие концепты могут накладывать дополнительное структурирование на опыт, который мы получаем, но базовые структуры опыта присутствуют независимо от какого-либо наложения таких концептов» (Лакофф, 2004: 253)]), в религиозной когнитивности отодвигается в до-опытное предчувствие Божественного, выражаемого в образных категориях тео-поэтики.

В когнитивной стратегии тео-поэтики особую роль начинают играть языковые универсалии, призванные показать принципиальную возможность познания как до-эмпирического действия. Тео-поэтика в художественных образах описывает такой метод познания, при котором универсальные концепты выступают непреходящими и вне-опытными основаниями для постижения мира. Так, рекурсия Н. Хомского в тео-поэтике может проявляться как использование универсальной потребности в Божественном в бесконечном многообразии поэтической образности. Неизбывно-универсальное вращение познания «вокруг» идеи Божественности позволяет тео-поэтике воспроизводить универсальные смыслы на каждом новом этапе развития культуры – от библейского призыва «во всех путях твоих познавай Его» (Притч. 3:6) до «Рождественского романса» И. Бродского, видевшего в Богопознании особый этап совершенствования своего поэтической когниции – познания смысла человеческого рождения: «С тех пор как я принялся писать стихи всерьез, – я к каждому Рождеству пытался написать стихотворение – как поздравление с днем рождения» (Бродский, 2000: 557).

Универсальное присутствие Богопознания в поэтических произведения укладывается в парадигму «литературных универсалий» А. Ричардсона, выявляющего такие аспекты литературного миропознания, которые должны имплицитно «обнаруживаться в различных культурах в узнаваемой форме» (Richardson, 2004: 10). Идея «универсальной литературы», разрабатываемая П. Хоганом, характеризует литературные универсалии как «характеристики (свойства, отношения, структуры) произведений одного типа (например, нарративных), встречающиеся в генетически не связанных и не влиявших друг на друга традициях с большей частотой, чем можно было бы предсказать, исходя из теории вероятности» (Hogan, 2016), – а в рамках тео-поэтики как раз и происходит рекурсивное воспроизведение познавательных смыслов. Перечень универсалий, воспроизводимых в тео-поэтике, достаточно широк, ведь «универсальными могут быть как отдельные литературные техники, так и нетехнические корреляции (nontechnical correlation)» (Лозинская, 2007: 129). Литургические песнопения, «тропари, стихиры, ирмосы, кондаки, икосы, светильны, степенны… догматики, задостойники, крестобогородичны, хвалитны, изобразительны… самогласны, подобны, самоподобны» (Седакова, 2017: 8) – все эти «рекурсивно» воспроизводящиеся на протяжении столетий жанры отражают причастность теологической поэтики к универсалиям познания, показывают неизбывность когнитивной интенции тео-поэтического миропознания.

Кроме того, к «классическому» универсализму литературного познания тео-поэтика способна добавить ключевую доминанту: религиозная поэзия позволяет обратиться через художественно-языковой «портал» к восприятию уже не только очеловеченных универсалий, но и универсалий Божественного «стандарта», демонстрирует принципиальную возможность соположения/уподобления человеческого и Божественного познания мира. Принятие универсалий в тео-поэтический контекст переводит познание на качественно иной уровень, где универсалии преображаются в трансценденталии, в которых за «вещью», описываемой в тео-поэтических образах, раскрывается «идентичность Благого и Сущего» (Гагинский, 2021: 70). Через универсалистскую познаваемость тео-поэтики начинает проступать Богопознание, именно в тео-поэтике воплощается когнитивная установка Хомского на предопределенность языка: «Язык развивается изнутри предопределенным образом» (Хомский, 1972: 94). Божественная предопределенность языка прорывается через тео-поэтику, дает возможность привнести в человеческое познание элементы – пусть и «сквозь тусклое стекло, гадательно» (1 Кор 13:12) – Богопознания. Преображение предела между человеческим и Божественным познанием предстает в тео-поэтике как раз в виде когнитивно-семантической универсалий – и в Книге Премудрости Соломона (Прем. 13:1-2), и в «Концоньере» Петрарки, и в духовных стихах С.С. Аверинцева…

Тео-поэтика в своей трансцендентально-когнитивной стратегии реализует принцип преображения языкового выражения, при котором «языковое выражение не служит контейнером для своего значения, оно выступает в качестве подсказки (prompt), стимулирующей процесс конструирования смысла в рамках конкретной дискурсивной ситуации. Таким образом, практически любое высказывание становится неоднозначным, допускает различные интерпретации» (Лозинская, 2007: 34). Неоднозначность теологической поэтики, ее полиинтерпретативность позволяет задать особые параметры когнитивности, выводящие познание на простор миропонимания, в котором реактивируются изначальные – предопределенные! – модели познания, где появляется место (со всей развернутостью когнитивной парадигмы «места» – от «Τοπικά» Аристотеля до «lieu de mémoire» П. Нора), например, для онтологического удивления как первоимпульса к познанию. Когнитивная открытость, возможность всего и удивление перед распахнувшейся вселенной смысла – именно это позволяет сформировать тео-поэтике модель удивляющейся личности, («человек как существо, удивляющееся самому себе» (Ажеж, 2003: 12)), удивляющейся раскрытию в ней дара познания. Так, библейская поэтика Книги Иова, весь когнитивно-поэтический драматизм вопрошаний ветхозаветного праотца формирует пространство познавательного удивления-изумления. Тео-поэтическая закольцовка – все то же проявление универсальности – перебрасывает когнитивистику удивления и в поэтику Нового Завета: «Факт личности Иисуса Христа так чудесен и одновременно так реален. Павел находится перед этим фактом без каких бы то ни было оговорок, совершенно удивленный, и он пребывает перед ним именно как перед этим решительным фактом, перед Иисусом Христом» (Барт, 2010: 54). Фактология удивления, создаваемая тео-поэтикой, и есть задача ее когнитивной стратегии, важное условие результативности тео-поэтического познания.

Из сущности задачи по активации когнитивного удивления порождается и следующий уровень познания: определение контуров подлинной новизны. Тео-поэтика предлагает свой вариант евангельской модели миропознания, явленной в когнитивной максиме «будьте как дети» (Мф. 18:3), выраженной в постановке проблемы нового знания и способов познания открывающейся новизны. Здесь снова проявляется внутренняя целостность когнитивной стратегии тео-поэтики, основанной на принятии детскости как опыта предопределенного познания: «Ребенок при рождении не может знать, каким языком ему предстоит овладевать, но он должен знать, что его грамматика должна иметь заранее предопределенную форму» (Хомский, 1972: 108). Возвращение посредством тео-поэтики в новизну детского восприятия, принятие модели «детского» познания, видящего мир как пространство «новой земли и нового неба», формулирует когнитивную задачу, явленную для примера в образе Христа-младенца, в целом в рождественской тематике поэтических произведений.

Опыт нахождения новизны как когнитивный опыт неизбывно присущ христианству, в этом состоит когнитивная динамика между познавательной поэтикой Ветхого и Нового Заветов. Подлинность новизны, острота познаваемой новизны становится импульсом к построению когнитивной стратегии теологической поэтики – как в целом, так и в области метафизики. (Показателен современный призыв к метафизической новизне: «ХХ в. прошел под знаком кризиса метафизики, но это значит, что нас уже не удовлетворяет старая метафизика – пришла пора создавать новую» (Волкова, Синеокая, Гагинский, 2018: 107).) Тео-поэтика как раз и предлагает свою версию принципиальной новизны как познавательной задачи, свою когнитивную концепцию непреходяще-универсальной новизны, исходящей из бесконечной глубины поэтических смыслов Богопознания. Ведь даже поэтика еще Ветхого Завета исходила из того, что имя Бога – одно единственное слово! – включало в себя все мироздание: «само имя Яхве – сокращение древней формулы Заставляющий-быть-все-сущее» (Аверинцев, 2004, URL), и в этом слове сокрыта подлинная новизна, которую и призвана познать тео-поэтика…

Заключение

Принятие теологической поэтики как результативного когнитивного ресурса, как особой методологии художественного познания позволяет включить в познание такие уникальные модели, как когнитивная симфоничность, открытость познавательных парадигм самым разным сферам миропознания. Через активацию поэтического описания Божественного всеприсутствия изменяется роль познающего, на первый план выходит когнитивно-сотериологическое единство познания и спасения, само познание в рамках тео-поэтики оказывается соположенным спасению. Тео-поэтические произведения формируют стратегию познавательного обожения, которое может стать когнитивным шансом на преображение и построение духовно-интеллектуальных перспектив.

Активируя в своей смысловой архитектонике Божественный «стандарт» познания, теологическая поэтика опирается на мощную богословскую традицию Богопознания, что позволяет ей выйти на онтологический масштаб познавательных задач. Именно внутренняя структурированность и внешняя масштабность дают тео-поэтике право на формулировку когнитивных задач, на принципиальное видение векторов познания в виде своеобразного «алгоритма» целеполагания, определяющего задания на самых разных познавательных уровнях. Это могут быть и задачи «локального», праксисно-этического характера, такие как определение социально-этических контуров духовного «когнитариата», создание прототипических «стандартов» ценности и определение «весовой» значимости моделей когнитивного поведения, основанного на религиозной системе ценностей, и другие. Художественно-языковые возможности тео-поэтики расширяют мировоззренческий инструментарий когнитивности, активируя прежде всего опыт универсалистского языкового миропознания, способного в своей симфоничности к «блендированию» познавательного концепта как «единицы знания» и художественного образа, что приводит к принципиальной возможности соположения/уподобления человеческого и Божественного познания мира.

К числу когнитивно-мировоззренческих задач тео-поэтики можно отнести и построение мперед безграничными просторами смысловых вселенных и открытие принципиального присутствия новизны в познавательных стратегиях.

Но теологическая поэтика готова предложить и мета-задачу познавательного «стандарта»: создание совершенного – идеального! – языка познания, основанного на признании Божественного творения и соотносящего стихотворение и Творение. Только в таком случае, как представляется, способно возникнуть понимание подлинной свободы познания, ведь «поэзия уникальна в том отношении, что само ее средство безгранично и свободно; иными словами, ее средство – язык – представляет собой систему с неограниченным потенциалом инноваций, используемых для формирования и выражения мысли» (Хомский, 2005: 47). Тео-поэтика предлагает свой вариант возвращения свободы в познание, свое восприятие освобожденности в постижении мира. Мудрость и свобода есть те когнитивные концепты, которые через яркость тео-поэтических образов становятся ориентирами на пути Богопознания, где явится «Бог, Которого отчасти уже постигаем, отчасти стараемся постигнуть и некогда постигнут те, которые хорошо Его искали здесь и в жизни, и в созерцании» (Григорий Богослов, 2007: 326). Такую надежду на «хорошее» (Быт. 1:31) постижение мира и необходимо рассматривать как ключевой духовно-когнитивный результат тео-поэтики.